Вирджиния Линн - Непокорная пленница
Это было уж слишком. Чтобы не видеть его триумфа и злорадства, она закрыла глаза. Зажатые волосы не давали отвернуться, и она почувствовала, что он смотрит на нее как бы размышляя — как на блюдо с едой. Наверно, так оно и есть. Она попыталась вспомнить подробности пытки, которую он ей расписывал, но, слава Богу, в ней не было ничего от каннибализма.
Потом она была уже не так в этом уверена, потому что он начал ее пробовать маленькими, легкими поцелуйчиками, и она окаменела в его жестком объятии. Она вскинула ресницы, он увидел ее испуганные золотистые глаза, глубокие, как каньоны Аризоны.
— Что бы ты ни собирался делать, — удалось ей выговорить, но голос был не презрительный и надменный, а отвратительно слабый и полный страха, — делай и оставь меня в покое!
С чувственно подрагивающими губами, с холодной улыбкой, которая не передавалась глазам, Каттер наклонил голову, и лунный свет блеснул на черных волосах.
Медленными движениями он стал расточать поцелуи на открытые места отпрянувшего тела.
Уитни быстро поняла, что сдаться в теории и сдаться на практике — разные вещи. Первое включает в себя прекращение сопротивления в уме, второе — о, второе! — в него входит гораздо больше. Когда Каттер успел перейти от грубого подавления к искусительному соблазнению непокорного тела? Он сменил тактику так неуловимо, что она это не сразу поняла.
Как она могла хоть на миг забыть движения этих опытных рук, эту умелую ласку, которая вызовет отклик даже у репы?
— Что… ты… делаешь? — прерывисто сказала она, когда этот убийца стал медленно распускать шнурок рубашки. Жалкий кусок ткани был последним, что разделяло нагие тела, и она хотела еще теснее прижаться к земле, пытаясь уйти от искусных, уверенных пальцев, которые управлялись со шнуровкой с ловкостью горничной.
Мелькнула смутная мысль: а как же иначе, у негр, видимо, большой опыт в деле развязывания шнурков на платьях леди.
— Ты велела мне поторопиться, моя радость, а я ненавижу заставлять леди ждать, когда она такая горячая и уже готова, — пророкотал Каттер у нее над ухом, отчего Уитни еще больше напряглась.
В отчаянии она сказала:
— Но я… вовсе не горячая! — И словно в подтверждение этих слов по телу пробежала дрожь, охватив ее всю, от корней светлых волос до пальцев босых ног.
Слегка насмешливо Каттер сказал:
— Есть разница между горячая — и горячая.
— Ты говоришь загадками, и я не знаю, что ты имеешь в виду!
Каттер все еще придерживал ее связанные руки над головой, теперь он опустил их вниз, руки легли между телами, и он стал разглядывать гладкие, наманикюренные пальчики и нежные розовые ладошки, никогда не знавшие мозолей.
— Может, и не знаешь, — задумчиво сказал он, вдруг осознав, что есть такая возможность. — Вообще-то я начинаю думать, что ты в самом деле понятия не имеешь, о чем я говорю.
Он слегка подвинулся, опустил ее руки ниже, они оказались как бы в ловушке, сдвинул их по гладкому, плоскому животу, раздвинул края оленьей кожи, и Уитни дернулась.
— Нет! О, не надо! Если тебе надо… делать то, что ты собираешься, не жди, что я буду в этом участвовать!
— Участие предполагается, — сказал Каттер прямо в ухо, от его дыхания взлетели пряди белых волос, и ее опять охватила дрожь. — Вообще-то участие просто необходимо. Я не могу… создавать… один.
— Создавать что? — Голое был жалкий, но она считала, что если будет заставлять его говорить, то это отсрочит неизбежное.
— Создавать звезды, рассыпать лунную пыль и магию — в таком роде. Ты знаешь все эти эвфемизмы для прелюбодеяния, они встречаются в любовных романах, которые вы, женщины, обожаете читать. — Рот скривился в улыбке. — Разве что ты их не читаешь. Похоже, ты предпочитаешь приключенческую литературу, сказки про убийц и раскрашенных дикарей. Для того и приехала сюда, да? Исследовать? Что ж, мисс Брэдфорд, я намерен помочь вам в исследованиях. И ты сможешь вернуться в Нью-Йорк, забиться в укромный уголок, где реальность тебя не потревожит, и написать о том, как апачи тебя похитили, затащили в горы и… насиловали до утра, пока не встало солнце.
Губы опять оказались возле ее уха и наказующе выжгли личное клеймо, игнорируя тихий всхлип, потом передвинулись на губы, сначала мягко, успокаивая, потом крепче и захватили рот и душу с жаркой жестокостью, прикрытой личиной желания.
Прежде Каттер был таким наглым и ненавидящим, что заставлял ее откликаться на близость, хотя тело этому противилось, но теперь те прикосновения показались детской забавой. В них не было пытки изнасилования, которая была сейчас; изнутри ее лизали языки пламени чего-то нового, незнакомого и неистового, они разбегались по всему телу так, как метеорит, вращаясь, беззаботно и бессмысленно стремится к саморазрушению.
Это была жестокость в ее худшей форме, хуже простого, голого изнасилования. Потому что она смирилась с иссушающим душу сознанием, что побеждена более мощной силой. Никто не сделает тебе так плохо, как ты сам, жалобно подумала она.
— Ты безучастна, — сказал Каттер прямо в мягкий окат груди. Его рот добрался до затвердевшего соска, губы обхватили его с эротической чувственностью, и Уитни невольно прогнулась и всхлипнула. — Так-то лучше, — пробормотал он, когда ее охватила боль желания, и Уитни почти услышала звук неизбежной капитуляции.
— Я тебя ненавижу, — проговорила она в тумане разгоряченного отчаяния, но это прозвучало как ласка, и Каттер продолжал уделять нежное внимание ее грудям, накрывая их ладонями, осыпая поочередно влажными, поглощающими поцелуями. Ей надо бежать, надо исчезнуть, пока последнее унижение со стороны победителя не переполнило ее чашу…
Откуда-то из глубин памяти возникли воспоминания, затаившиеся там, как клыкастый зверь, готовый выскочить и разорвать, и она вспомнила Натана, его грубые, топорные ласки, от которых ее бросало в дрожь. Это было так ужасно, так холодно и безлично, как будто она была затасканной куклой, и она научилась в такие моменты отделять себя от него. От этого он ожесточался, пытался вырвать отклик силой, пытался сорвать с нее пелену замкнутости, которая его изнуряла. Эти долгие, страшные ночи научили ее уходить вглубь себя и там находить спасение, научили, что в ней есть зоны, которых никто не сможет достичь, и с этими воспоминаниями Уитни погрузилась в бархатную пустоту забвения.
Она не спала, но открытые, немигающие глаза ничего не видели. Та ее часть, от которой требовали подчинения и сотрудничества, была тайно похищена и укрыта в безопасном месте, куда никто не может проникнуть.
В серебряном лунном свете, заливавшем горы холодным огнем, Каттер увидел, что он ее потерял, и не понимал, как и почему. Ее тело было еще теплое, влажное от его поцелуев, но нежные руки повисли и не сопротивлялись. Не было ни отклика, ни борьбы — простое принятие, и это подействовало сильнее, чем яростные крики.
