Лариса Шкатула - Рабыня благородных кровей
— Хорошо, кипчаки больше никого не убили, — Заира сидела на земле, вытянув вперед ноги. — Сегодня мы похоронили столько мертвых, что я, кажется, перестала их бояться. Неужели человек привыкает даже к такому страшному делу?
— Думаю, привыкает, — кивнула Анастасия. — Я знаю одного старичка, который живет на погосте…
В хлопотах они и не заметили, как на степь опустился вечер. Уже не сговариваясь и не деля обязанности, они натаскали от ханских юрт хворост жить подруги по-прежнему решили в юрте Анастасии и Аваджи.
Оказалось, кипчаки не взяли с собой одного из верблюдов, на котором жители степного города возили воду из дальнего источника. Заира привезла на нем два бурдюка с водой, а животное привязала на прикол неподалеку. Теперь они слышали, как верблюд фыркал, жевал подложенную Заирой сухую траву и шумно вздыхал. Среди оглушающей тишины степи эти звуки казались им музыкой. По соседству с верблюдом они не чувствовали себя такими одинокими.
А ночью у Анастасии начались схватки. Видимо, сказалось напряжение последних дней…
К счастью, Заира и вправду не растерялась. Костер, на котором они готовили себе ужин, ещё светился угольками, так что огонь удалось разжечь быстро. Вскоре котелок с водой, установленный на старом треножнике, уже начал закипать.
Анастасия кусала губы, чтобы не закричать, хотя новоявленная повитуха говорила:
— Кричи, Ася, я знаю, роженицы кричат.
Но Анастасия боялась, что своим криком она привлечет в курень какого-нибудь злого духа — мало ли их бродит по ночной степи? Сколько раз она слышала несущиеся из тьмы звуки — будто выл страшный, тоскующий по человеческому мясу зверь. Не дай бог накликать! Да лучше она откусит себе язык!
Ребенок родился на удивление легко, точно бог решил сжалиться над бедными женщинами и дать им передышку в испытаниях.
— Мальчик! — гордо объявила Заира, неумело перевязывая новорожденному пуповину, которую присыпала пеплом от костра. — Да маленький какой!
Она вымыла теплой водой крошечное тельце и завернула ребенка в лоскут, заранее приготовленный Анастасией.
— Глазки-то зеленые, мамины. Ох, княжич, быть тебе девичьей погибелью!
— Боюсь, лучше ему не знать, что он княжич.
— Ты права, — согласилась Заира. — Как думаешь сына назвать?
— Владимиром. Так звали моего старшего брата, — она нежно склонилась над сыном и не заметила, как вздрогнула Заира.
— Так звали и моего батюшку, — чуть слышно прошептала она.
Глава двадцать первая. Чужая земля роднее?
Бог сжалился над Ингрид. Она не знала, о чем говорил её муж, князь Всеволод, со статной горделивой женщиной, хоть и небогато одетой. Похоже, он послушался её в чем-то важном, потому что вернулся за стол будто другим человеком. Сел рядом, взял её руку в свою и сказал ласково:
— Ты же ничего не ешь, душечка! Не хочешь ли попробовать лебединого крылышка? А то стерляди кусочек — она у нас знатная.
Этих немногих добрых слов хватило для того, чтобы заледеневшая в одиночестве её душа ожила и кровь, став горячей, заструилась по жилам.
Щеки юной княгини окрасились румянцем, глаза засияли и навстречу взгляду Всеволода полыхнула такая синь, что он вздрогнул от неожиданности.
— Будешь ли ты любить меня, касатка? — неожиданно спросил он.
— Буду, — сказала она и приоткрыла в улыбке белоснежные зубы.
— Ингрид, — тихо сказал князь, — я буду звать тебя Ина.
— Зови, — опять улыбнулась она, а князь подивился догадливости Прозоры: конечно, девушка плохо говорила по-русски и стеснялась этого.
Именно это сейчас нужно было Всеволоду — встретить душу ещё более одинокую, чем он, но куда более нуждающуюся в простом сочувствии. Он ещё раз посмотрел в её открытые, доверчивые глаза и решил про себя, что никогда не обидит её.
Князь взглянул через стол, встретил вопросительный взгляд Прозоры и кивнул успокаивающе: мол, все хорошо.
Хмельная брага за княжеским столом лилась рекой. Гости опьянели, языки развязали, про невесту с женихом будто забыли. Тогда Прозора встала из-за стола и, подняв кверху пенный кубок, сказала громко:
— Что же это делается, люди добрые, брага-то горька! Меды горьки! И пить-то нельзя, ежели не подсластить!
Хмельные гости оживились. Прежде они тщетно старались расшевелить князя своими криками — жених исполнял свое дело безо всякого огня. Может, супружница Лозы взбодрит молодого?
— Горько! — закричали они. — Горько!
И тут князь впервые поцеловал Ингрид. По-настоящему. Оказалось, её вообще впервые в жизни поцеловал мужчина.
Ингрид, как и прежде, просто протянула мужу губы. А он вдруг так к ним прильнул, будто хотел выпить её всю до дна. Как огнем опалил северную деву. Ноги её задрожали, и сердце забилось так, что ей стало не хватать дыхания. Она неумело ответила и почувствовала, что он тоже вздрогнул. От её поцелуя? Значит, и она может доставлять удовольствие? Ингрид отдает Всеволоду себя? Или это он отдает себя ей? Что там говорила мачеха? Нет, думать о ней девушка больше не хотела.
На лавку она не села, а обессиленно рухнула. Растерянно поглядела на Всеволода. Тот довольно усмехнулся, вмиг все поняв: пустое болтают про холодность женщин с Севера. Может, земля у них и холодная, а сердце горячее…
"Я буду счастлив с Иной! — неожиданно подумал князь. — И забуду Анастасию".
Он нарочно медленно произнес в уме её имя, проверяя, так ли, как прежде, саднит оно душу? На миг стало сумрачно, но и это ушло. И он понял, что от прежней боли может если и не избавиться, то защититься. Вот этой юной невинной девушкой…
В опочивальне Ингрид присела на краешек постели. Сложила руки на коленях. Она не представляла, как должна себя вести. В суматохе отчего-то ни у кого не нашлось для неё слов. Единственное, что она помнила, внушенное с детства: проявление чувств есть слабость, недостойная знатной девушки.
— Не плачь! Молчи! Не смейся! Не хмурься!..
Люди заставляли её скрывать чувства, а потом сами же и стали обвинять в высокомерии и бездушии. Но небольшого дружеского участия со стороны мужа оказалось достаточно, чтобы она, точно бабочка из кокона, вылезла из своей скорлупы, расправила хрупкие, дрожащие крылышки. Летать ещё не умела, но к полету уже готовилась…
Но вот Всеволод подошел к ней, и она встала ему навстречу. А он начал медленно снимать с неё сорочку. Успокаивал, шептал что-то. Да она уже и не боялась его. Только стеснялась.
Но почувствовала гордость оттого, что он, раздев её, ахнул при виде белоснежного совершенного тела. Даже тронул боязливо, будто не веря своим глазам.
Всеволод решил не торопиться брать её. Пусть привыкнет к его рукам, к его губам. Какие же сладкие у неё губы, какое свежее дыхание. Он стал целовать её всю, и вот уже она тоже начала трепетать, и задышала тяжело, что-то шептала по-своему, и князь не смог больше сдерживаться. Лишь успел шепнуть:
— Потерпи, голубка, тебе будет больно.
И выпил своим ртом её первый крик.
Мало на свете женщин, которые испытывают удовольствие от первой брачной ночи, но Ингрид повезло. Она сквозь боль, стыд и страх вдруг испытала такое жгучее наслаждение, что вскрикнула и потеряла сознание.
Слишком много чувств пришлось ей испытать в один только день!
Всеволод не погасил светильника перед сном, и теперь мог в его мерцающем свете наблюдать, как его молодая жена, придя в себя от легкого похлопывания по щекам, расцветает на его глазах какой-то неземной красотой. Губы её, алые, припухшие от его поцелуев, приоткрылись. Глаза казались не голубыми, а бездонно-синими…
Она подняла руку, нежно коснулась щеки мужа и тихо сказала:
— Теперь я могу и умереть.
В ответ на её слова Всеволод счастливо засмеялся и сказал:
— Зачем же умирать, лебедушка моя, мы будем жить с тобой долго и счастливо.
Никто не знает так настроение хозяев, как слуги. Наутро откуда-то всей челяди стало известно, что новая жена вылечила князя от душевной тоски, и сама она не такая уж и гордячка, как все решили, а лишь плохо знает русский язык, от того и робеет, дичится.
Кое-что рассказала челядинка по прозвищу Гречка, которую князь приставил к жене.
Кое-что люди додумали сами. И то, что юная княгиня — сирота, и что жила она в большом каменном доме — замок называется, и он был такой большой, что на него никаких дров не хватало, потому бедная девочка всегда мерзла. А мать её умерла родами, и отец долго не печалился, а привел в дом другую, а уж мачеха злая вволю поиздевалась над беззащитной сиротой!
На Руси всегда любили и жалели обездоленных, так что к Ингрид теперь стали относиться совсем по-другому. Говорили с нею медленно и громко. Всем казалось, ей так легче понимать и запоминать незнакомые слова. Подкрепляли свою речь обычно выразительными жестами, так что будь молодая княгиня повеселее, она нимало посмеялась бы над таким общением.
