Лариса Шкатула - Рабыня благородных кровей
Он даже представить себе не мог, что хуже всех на пиру чувствовала себя Ингрид, хотя она и виду не показывала, как ей тоскливо.
Всю жизнь — месяц назад Ингрид исполнилось пятнадцать лет — она страдала от одиночества.
Мать её умерла при родах, а отец долго не горевал, привел в дом другую жену — гордую, надменную красавицу.
Нет, она не издевалась над падчерицей подобно мачехам из страшных сказок, она просто её не замечала. Отдала на попечение слуг и только изредка вспоминала, что девочка растет и что-то ей нужно. Но и тогда она общалась не с самой Ингрид, а с её отцом.
— Мне кажется, Витольд, вашей дочери пора найти учительницу.
Или:
— Пора, Витольд, вашу дочь готовить к первому причастию.
Или:
— Витольд, вы уже подумали о женихе для вашей дочери?
И никогда не звала её по имени. Впрочем, кроме одного раза. Отец тогда наказал её за какую-то мелкую провинность, запретил на целый день выходить из своей комнаты.
— Запомни, Ингрид, — сказала мачеха плачущей девочке, — женщина рождается на свет не для радости, а для того, чтобы покоряться мужчине и исполнять свой долг перед ним.
"А почему мужчина ничего не должен женщине?" — хотелось спросить Ингрид, но она промолчала.
Теперь Ингрид выходит замуж за человека, о котором ничего толком не знает. Ей никто не счел нужным объяснять. Просто в один прекрасный день за ужином отец сказал:
— Ингрид, к завтрашнему дню собери вещи. Ты уезжаешь к росам, где выйдешь замуж за их князя. Сопровождать тебя будут братья с дружинниками.
Братья были двоюродными — племянники отца. Она никогда с ними близко не общалась, а между тем даже путь к брачной постели она должна была проделать в обществе чужих, равнодушных людей.
Горько рыдающую Ингрид ночью успокаивала её служанка.
— Не плачьте, госпожа, в русской земле хорошо. Там тепло, а люди добрые, веселые. У вас будет красивый, любящий муж…
И что она увидела на самом деле? По-русски Ингрид говорила плохо, очень этого стеснялась, а приставленные к ней для подготовки к свадьбе девушки сочли чужеземку надменной и холодной.
Не лучше отнесся к ней и будущий муж. Какая там доброта! Самого обычного участия, какое человек проявляет даже к щенку или к котенку, она не почувствовала. Можно подумать, Ингрид сделала князю что-нибудь плохое.
Он даже целовал её как… как икону, а не живого человека! Едва касался губами.
Нет, видимо, Ингрид на роду написано жить без любви и сочувствия всю жизнь!
Между тем Всеволод поискал глазами Прозору. Знал, что она сидит на пиру. Она же не только гадалка, но и знахарка. Дала бы ему, что ли, травы какой! Чтобы он успокоился и все забыл. Но Всеволод увидел лишь Лозу, который оживленно беседовал с его новым конюшим.
Совсем другим человеком казался теперь Лоза: уверенным, спокойным, гордым.
Но вот князь увидел, как в двери входит Прозора. Уже не скрываясь, не дожидаясь, пока она сядет на место, князь вышел ей навстречу.
— Худо тебе, сынок? — она участливо заглянула в его глаза.
С той поры, как Всеволод побывал в её избушке, они ни разу словом не перемолвились. Что именно князь увидел в зеркале, она не знала, но догадывалась, потому что сама на Анастасию погадала. Выходило, что жива она, но рядом с нею сейчас другой мужчина…
— Худо, — князь горестно покачал головой. — Стоит перед глазами изменщица проклятая, ни о чем другом думать не могу!
— Не судите, не судимы будете, — мягко заметила Прозора. — Многое скрыто от нас во мраке, и не всегда человек волен делать то, что хотел бы…
Она мимолетным взглядом окинула поникшую невесту. Как и все себялюбцы, Всеволод, конечно, не замечал тоску девушки. Одна, в чужой стране, а тут ещё жених на неё внимания не обращает…
— Одно утешение есть для нас в тяжелые минуты жизни, — осторожно начала она.
— Какое? — оживился Всеволод.
— Призреть подле себя душу ещё более одинокую, всеми забытую.
— Фу, — разочарованно выдохнул князь. — В мои ли годы заниматься призрением одиноких?
Прозора с сожалением подумала, что князь вряд ли озаботился тем, каково Анастасии в плену, а лишь возмущен, что забыли его, такого особенного!
— Что ты думаешь, княже, о своей невесте?
— А ну ее! — махнул рукой Всеволод. — Молчит. Только глазами хлопает. Не девка — кусок льда!
— А ежели она напугана? Плохо понимает по-русски? Каким бы ты был на её месте? Небось, и замуж отдали, согласия не спросив… А ведь ты — её единственная защита и опора.
Князь оглянулся на Ингрид, заметно погрустневшую, хоть она и старалась держаться спокойно. Что-то теплое шевельнулось в его груди — уж злым человеком он не был.
— Я навещу вас с Лозой в Холмах? — утвердительно спросил он. — С молодой женой.
— Почтем за счастье, — поклонилась ему Прозора.
Глава двадцатая. Одни в степи
Слабость, накатившая было на Анастасию, наконец ушла, и женщина почувствовала необходимость срочно сделать что-то. Такое с нею иной раз случалось: мелькала мысль о чем-то упущенном и важном, и она не могла больше ни о чем думать, пока не вспоминала, что упустила.
Так и теперь. Она поспешно поднялась с лежанки, чтобы разыскать Заиру. К счастью, та не успела уйти далеко, задержалась у юрты кузнеца Юсуфа. Скорее даже не юрты, а навеса, наспех сооруженного подле кузнечного горна. Юсуф тоже был рабом, но испытывал к Заире нежную привязанность. Девушка была родом из тех же мест, откуда его увели в плен монголы…
По звяканью металла Анастасия подругу и нашла. Заира с важным видом перебирала сваленные у горна заготовки, для чего-то каждую из них взвешивая в руке.
— Не найдем сабли, — сказала она, услышав шаги Анастасии, — это будет нашим оружием.
Она кивнула на заготовки и неприязненно вгляделась в глаза подруги.
— Я знаю, сейчас ты скажешь мне что-то неприятное. Такое, что я и слушать не захочу!
— Никуда ты не денешься, выслушаешь!.. Мы должны их похоронить.
— Так я и знала! Разве ты не слышала: я боюсь мертвецов!
— А разве ты не понимаешь, что завтра они начнут вонять на всю степь и от их запаха мы не скроемся в самой дальней юрте. А вечером на запах потянутся и волки, и шакалы. Они станут приходить в курень и жрать мертвых, и чавкать, и хрустеть костями…
— А ещё княгиня! — с сожалением вздохнула Заира.
От возмущения Анастасия чуть не задохнулась.
— В чем же это ты хочешь меня упрекнуть?
— В плохих словах. Знатные женщины никогда так не говорят.
Анастасия не выдержала и улыбнулась.
— Какая же я теперь знатная женщина? Такая же рабыня, как и ты.
— Нет, ты теперь не рабыня, ты — жена юз-баши, но если с ним что-нибудь случится, защитить тебя будет некому.
— До чего же ты, Заира, вредная девчонка! Видать, матушка частенько драла тебя за косу. Нет чтобы сказать человеку приятное…
— По годам ты, может, меня и старше, — Заира посмотрела на неё глазами умудренной женщины, — а много ли ты в жизни видела? Думаешь, почему я мертвецов боюсь? На моих глазах отца с матерью убили, и братьев моих, и ещё много мужчин. И они потом ко мне во сне приходили. И каждую рану я видела, как наяву…
Она помолчала, потом, судорожно вздохнув, проговорила:
— Я ещё не видела Эталмас, но знаю: лицо у неё распухшее, синее, глаза выпучены…
— Я подумала об этом, — Анастасия взяла подругу за руку. — Она же в своей юрте на ковре лежит? Вот мы её в нем и потащим. Я покойнице лицо быстро закрою, а потом мы её в ковер закатаем…
— А нукеров?
— Нукеров станем за ноги тащить. И стараться в лицо им не смотреть.
— Такую яму придется копать!
— А мы неглубоко зароем.
Заира на мгновение приникла к подруге, точно хотела от неё набраться силы, и, оторвавшись, сказала по-деловому:
— Я готова.
Здесь же, в хозяйстве Юсуфа, они отыскали для себя две лопаты и пошли искать место, где им удобнее будет копать яму.
Солнце поднялось высоко и припекало, а Заира с удивлением заметила:
— Оказывается, только полдень, а я будто прожила ещё одну жизнь. И опять страшную…
— Ничего, — Анастасия обняла подругу за плечи, — поверь, человек не может только страдать. Матушка говорила, что господь награждает нас за терпение.
Первую притащили Эталмас. Анастасия тоже не смогла заставить себя посмотреть в лицо старшей ханум. Даже глаза ей не закрыли. Так в ковре и спихнули в яму.
Трупы нукеров таскали, стараясь не обращать на них внимания. Над мертвецами уже вились мухи. Пот заливал лица молодых женщин, и если молились они, то только об одном: чтобы поскорее спала жара.
К концу обе так устали, что, спихнув очередной труп в яму, упали у края её без сил и лежали, прикрыв покрывалами головы, пока хоть немного не пришли в себя.
Закапывали яму сухой землей пополам с песком, пока не сравняли её края.
