Мия Райан - Дюжина поцелуев
Однако вместо того, чтобы злобно посмотреть на неё, как имели обыкновение делать многие, лорд Великолепие улыбнулся. Вернее, это была широкая ухмылка.
И хотя Линни прикусила губу, всеми силами стараясь сдержаться, она не смогла побороть себя и ухмыльнулась ему в ответ.
— У вас ямочка на щеке, — сказала Линни и зажала рот ладонью. Ей действительно следует вообще перестать разговаривать.
Но ямочка у него всё-таки была, только одна, на правой щеке. Она придавала ему беспутный вид, от чего Линни почувствовала слабость в коленях.
— А в вас есть страсть, — ответил он.
Линни заморгала.
— Вы больше не плачете, — тихо сказал он. — Хорошо. Это… — Мужчина быстро оглянулся, а затем снова посмотрел на неё. Он отнял её руку от рта и нежно прижался губами к пальчикам.
Она была очень близка к тому, чтобы упасть в обморок.
Но, к счастью, мужчина ушёл прежде, чем она смогла совершить что-нибудь настолько глупое. Хотя она уже успела расплакаться перед ним, громко высморкаться в его платок и засунуть мокрый кусок ткани в его нагрудный карман, в общем, за последние пять минут она успела наделать гораздо больше глупостей, чем какой-то там обморок.
Линни вздохнула. Ей действительно следует запретить появляться в обществе. Сделав глубокий вдох, она пригладила волосы и распрямила плечи. Она ведь уже находилась в общественном месте, а именно в театре, с человеком, который непременно сегодня вечером сделает ей предложение.
О Боже, ей снова захотелось заплакать.
«Нет!» Линни закрыла глаза. Брак с Эрнестом Вареингом, графом Пеллерингом, не был таким уж отвратительным событием, совсем наоборот. Это было то, к чему она отчаянно стремилась. Она действительно надеялась, что он не будет слишком долго размышлять и попросит её выйти за него замуж. Именно это ей и было нужно.
Линни заставила себя ни о чём другом больше не думать, покинула своё тайное убежище и весьма решительно направилась обратно к роскошным местам, которые лорд Пеллеринг достал для неё, её матери и жениха матери, мистера Эванстона.
По правде говоря, мысли о мистере Эванстоне были почти такими же неприятными, как её странное настроение в последнее время. Один его вид вызывал у неё непреодолимое желание с криком убежать прочь от людей.
И вдобавок ко всему, когда Линни разглядывала затылок лорда Пеллеринга, у неё в голове возникла ещё одна неловкая мысль. Ореол тёмных волос на его слегка вытянутой лысоватой голове становился привычным зрелищем, но при этом не вызывал в ней никаких душевных волнений или каких-нибудь других, столь же сентиментальных чувств.
Но разве не должно было быть по-другому?
Нет, конечно же, нет. Она не принадлежала к легкомысленным дурочкам, чьими поступками управляли лишь мысли о сладости любви. Как будто чей-либо затылок мог заставить затрепетать сердце другого человека.
Внезапно перед мысленным взором Линни возник затылок лорда Великолепие, и хотя её сердце не совсем затрепетало, ей пришлось признать, что лёгкую дрожь он в ней всё же вызвал.
Очевидно, это просто усталость или голод. Или ещё что-нибудь, настолько же лишающее сил. Слегка покачав головой, Линни распрямила плечи и, извинившись, заняла своё место прямо перед лордом Пеллерингом.
Мать окинула её взглядом, в котором читался лёгкий упрёк. Линни нечасто видела, чтобы она так на неё смотрела, поскольку изо всех сил старалась избегать материнского недовольства, как правило, просто держась от неё подальше. Но когда на неё внезапно нахлынуло желание расплакаться, Линни поняла, что ей необходимо какое-нибудь убежище получше, чем ложа, в которой в тот момент находилась её семья.
Она церемонно сложила руки на коленях и посмотрела на сцену, которая находилась в таком отдалении, что лица актеров представлялись лишь размытыми пятнами. В довершение всего, колонна справа от неё закрывала правую половину сцены, и даже появление Эдмунда Кина не смогло бы спасти эту ночь, если он вообще когда-нибудь выйдет на сцену. Казалось, этот фарс никогда не закончится.
Её мысли блуждали, пока она внезапно не поняла, что снова думает о лорде Великолепие, который, следует признать, являлся обладателем замечательных волос. Признание за мужчиной факта обладания замечательными, густыми, тёмными, волосами, которые очень мило вились, безусловно, не таило в себе ничего дурного. И позволять себе размышлять о том, как бы выглядели мужские руки без перчаток, тоже было не так уж и нелепо.
Вовсе нет.
— Ну, надо же, — сказала её мать, и Линни поняла, что актёры наконец покинули сцену. Первое представление закончилось. — Я вижу, лорд Дэрингтон почтил театр своим присутствием.
Линни полностью вернулась к действительности, когда холодная реальность, заключённая в этом имени, ворвалась в её мысли, полностью поглотив образ красивого мужчины с большими руками и мокрым платком.
Её мать наклонилась к бортику ложи, вглядываясь не куда-нибудь, а в партер.
— Не могу поверить, что это он. Какая наглость!
Мистер Эванстон встал позади её матери.
— Я, конечно же, слышал, что молодые щёголи предпочитают сидеть в партере вместе с крестьянами. Они говорят, что оттуда им лучше видно.
Поскольку Линни только и делала за последний час, что созерцала колонну прямо перед собой, иногда замечая движение на сцене, ей пришлось признать, что молодые щёголи в чём-то оказались правы.
— Но рядом с ним женщина! Думаю, это мисс Амелия Релтон, благовоспитанная дама. Какая наглость!
Линни было бы абсолютно всё равно, кто и где сидел, или что рядом с каким-то мужчиной в партере находилась благовоспитанная дама (что за нужда толкает людей использовать такое выражение в разговоре о другом человекеnote 4), если бы не одно «но» — этим мужчиной был лорд Дэрингтон, и от одной только мысли о том, что она находится с ним в одном здании, ей внезапно стало невыносимо плохо. В конце концов, он никогда себя не утруждал знакомством с ней. На самом деле, он зашёл так далеко, что послал письмо, в котором потребовал, чтобы они с матерью покинули свой родной дом, дав на сборы всего два дня.
Терренс Грейсон, лорд Дэрингтон, был последним человеком, которого Линни хотела бы увидеть, но ещё меньше её прельщала перспектива с ним встретиться. Вообще-то, она надеялась, что лорд Дэрингтон решит провести остаток своей жизни, уединившись в Айви-Парке. Может быть, даже в компании с подагрой и постоянной зубной болью. А если бы он когда-нибудь женился, то в её воображении он делил бы своё одиночество с ужасной старой каргой, которая постоянно бы пинала его в голень острыми носками своих туфель.
