Паола Маршалл - Секретная миссия
Он медленно повернулся к бюро, словно собираясь взять лежавшие там расписки, и вдруг, в какую-то долю секунды, краткую, словно бросок змеи, развернулся. В руке его было тяжелое стеклянное пресс-папье, которым он и ударил Алинсона по лицу.
Вскрикнув от боли и неожиданности, тот инстинктивно вскинул руки в запоздалой попытке защититься, пальцы его сами собой нажали на курок, прогремел выстрел.
Пуля попала в дурно написанный портрет третьего графа, висевший довольно высоко, проделав в нем дырочку прямо посередине лица.
Алинсон выронил пистолет и упал на колени, зажав лицо ладонями; сквозь пальцы текла кровь.
Девениш поднял пистолет и осторожно положил его на бюро, после чего резко дернул юношу за плечи, заставив подняться.
— Дурачок и неумеха, — дружелюбным тоном произнес он. — Разве можно быть таким опрометчивым? Впрочем, я другого и не ожидал. Я вас не упрекаю, что вы испортили никудышный портрет, но не хотел бы, чтобы вы забрызгали кровью ковер. Вот, возьмите.
Девениш протянул стонущему юноше безукоризненно чистый платок. В это мгновение дверь с шумом распахнулась и в библиотеку ворвалось несколько лакеев, предводительствуемых старшим конюхом Джовитом.
— Долгонько же вы, — заметил Девениш. Меня уже десять раз могли убить.
Джовит, хорошо знавший своего хозяина, ухмыльнулся:
— Ну не убили ж, милорд. Эта задница Тресидер, простите за выражение, милорд, от страха языком не ворочал, пока очухался да сказал, в чем дело… Но вы, как я вижу, и сами справились, как всегда. Послать за полицией?
— Ни в коем случае. Лучше б позвать лекаря из сумасшедшего дома, было бы больше толку. Впрочем, можете идти, я все сделаю сам. Мистер Алинсон выстрелил нечаянно, когда показывал мне свой пистолет. Стоит ли из-за этого звать полицейских? Их дело — преступники, а не неумехи. Так, Алинсон?
— Как скажете, милорд, — глухо пробормотал несчастный.
— Я скажу еще кое-что, когда уйдут мои запоздавшие спасители. Джовит, захвати пистолет. Бери, не бойся. Он уже не заряжен
— Я знаю, милорд, — весело сказал Джовит. — Я слышал выстрел. Зная вас, я был уверен, что ничего страшного не случится.
— Твоя вера в меня трогательна и может однажды нас подвести. Но не сегодня. Разумному человеку нетрудно обыграть глупого мальчишку.
Алинсон поднял голову. Его нос больше не кровоточил. Он угрюмо произнес:
— Наверное, вы вправе смеяться надо мной.
— Никаких «наверное». Убей вы меня сейчас, вас ждала бы виселица. А окажись у вас в руках ваши расписки, вы так бы и катились вниз, громоздя один долг чести на другой. Считайте, вам повезло, что отделались разбитым носом. И стойте прямо, не изображайте испуганного дурачка. Я намерен прочесть вам мораль и требую внимания.
— Я весь внимание, милорд. На меня, наверное, умопомрачение нашло — такое сделать. Но потерять все… вы понимаете…
— Скажу откровенно — не понимаю. Я вообразить себе не могу, как бы это я вдруг взял и проиграл чужие деньги и свой собственный дом. И еще стал бы угрожать убийством. Нет, нет и нет, не понимаю… а вы понимаете?
Алинсон опустил голову. Видимо, придя в себя, он мучился теперь раскаянием.
— И все-таки я разорен, — пробормотал он. — А ждать от вас милости я не могу.
— Как раз перед тем, как вы явились сюда разыгрывать свою трагедию или, скорее, мелодраму, один мой чувствительный родственник просил меня вас пожалеть. Но я намерен оставить ваши долговые расписки у себя…
— Я так и знал, — пробормотал Алинсон со сдавленным стоном.
— Ничего вы не знаете, поскольку не дослушали меня до конца. Советую вам научиться впредь обуздывать свои страсти, если не хотите кончить виселицей. Слушайте же меня. Я не стану предъявлять их к оплате столь долго, сколько вы будете воздерживаться от игры. Стоит вам приняться за старое, я без колебаний разорю вас.
— Дамоклов меч, — проговорил Алинсон после некоторого молчания.
— Приятно отметить, что вы что-то почерпнули в… Оксфорде?
— Да. Вы, кажется, все знаете.
— Достаточно много. — Девениш встал. — Ну как, договорились?
— Вы не оставили мне выбора…
— Неужели? Выбор у вас остается, хотя, мне кажется, ваше замечание означает, что вы принимаете, пусть и с неохотой, мое великодушное предложение.
— Вы опять надо мной смеетесь. Я же ваш заложник, — простонал Алинсон.
Девениш в один миг оказался рядом с Алинсоном и схватил его за франтовской галстук.
— Слушайте, вы, неблагодарный глупец. Лишь благодаря моей снисходительности вы избежали виселицы, куда непременно привела бы вас ваша безрассудная эскапада. Я предлагаю вам свободу и возможность покончить с беспутной жизнью, которую вы ведете, — а вы еще упираетесь. Отвечайте — да или нет, без оговорок!
— Да, да. — Глаза Алинсона блеснули, словно его осенило. — Я… я куплю патент, стану военным… это избавит меня от соблазнов.
Девениш с коротким смешком разжал руки.
— Ну, в таком случае, Господи, спаси британскую армию! А сейчас идите. Мне надо писать письма и готовить речь. И, кстати, дайте Тресидеру гинею за испуг, который он испытал по вашей милости.
— У меня нет гинеи. Мои карманы пусты.
— Ну, тогда подарите ему булавку из галстука — и прощайте.
Юноша живо выскочил из комнаты, на ходу вынимая из галстука булавку. А Девениш, повернувшись к простреленному портрету деда, громко сказал:
— Прости меня, Господи, — хотя вы бы, сэр, не простили — за то, что отпустил его. Что-то я в последнее время подобрел.
В тот вечер он появился у леди Леоминстер с опозданием. Днем он дописал письмо Роберту, в котором назначил дату своего прибытия в Трешем, и закончил следующими словами: «…и да поможет тебе Бог, если ты позвал меня из-за ерунды».
Его речь в палате лордов с призывом к милосердию и помощи голодающим ткачам центральной Англии, взбунтовавшимся в Локборо, вызвала всеобщее удивление, если не сказать больше.
— Чьи интересы вы представляете? — возмущенно прокричал ему один из пэров. — Одну неделю вы виг, другую — тори.
— Ничьи, — отрезал Девениш. — Я сам по себе и советую вам об этом не забывать.
— Отвязавшаяся корабельная пушка катится по палубе, палит куда попало, и горе тому, кто попадется на ее пути. Так и вы, — с апатичной миной произнес сидевший рядом лорд Гренвилл.
— Господи, Гренвилл, — сказал Девениш. рассмеявшись, — да вы были б уже премьер-министром, будь ваши речи хоть вполовину столь остроумны, как ваши частные суждения.
— Ну, о вас такого не скажешь, — ответил Гренвилл. Его язвительность была тщательно укрыта за безукоризненной учтивостью. — У вас нет приватных суждений. Все, что вы говорите, рассчитано на публику.
