Стефани Блэйк - Тайные грехи
– Большой каньон? – Отец смутился.
– Это одно из величайших чудес света. Он глубиной в милю и шириной в четырнадцать миль, а длина его – двести миль. Можешь себе представить такое ущелье?
Все с интересом слушали рассказ девочки об истории страны, которой суждено было стать их новой родиной.
– Первые настоящие шахты появились в Аризоне в 1854 году, когда один военный, капитан, набрел на богатые залежи серебряной и медной руды…
Дрю Тэйт с широко раскрытыми глазами, полными изумления, слушал свою юную дочь. Девочка, как выяснилось, прекрасно изучила историю Аризоны, изучила во всех подробностях, так что не зря отец гордился Марой. Ночью, лежа в постели, он говорил жене:
– У этого ребенка в голове больше мозгов, чем у всех остальных наших детей, вместе взятых. – Дрю криво усмехнулся и добавил: – Больше, даже если к ним еще и нас с тобой прибавить.
Перед тем как войти в ванную, Мара Третья обратила взгляд к портрету своей бабушки, писанному маслом и висевшему напротив ее кровати. Частенько по ночам, когда ее мучила бессонница, когда мозг ее работал точно капризный и своевольный компьютер, ежедневно впитывающий огромный объем информации – она являлась одним из совладельцев международной финансовой империи, ворочавшей многими миллиардами долларов, – Мара зажигала свет и всматривалась в лицо своей бабушки Мары Первой, всматривалась так, будто искала моральной поддержки, рассчитывала получить совет.
Мара рассказывала о своих проблемах, а старая женщина, казалось, слушала ее с выражением понимания и глубокого интереса, и Маре чудилось, что глаза на портрете оживают; бабушка очень редко разочаровывала внучку.
«Ну это и не проблема вовсе, моя девочка. Предложи им только побольше денег, дай гарантии, подпиши долговые обязательства. Неужто они откажутся от такого предложения?»
Подобный ответ мог вызвать у молодой женщины разве что тихий смех. «О, бабушка, и как это мне самой не пришло в голову?»
«Рано или поздно пришло бы, детка».
И Мара Третья готова была поклясться, что бабушка при этом подмигивала ей.
В этом имени – Мара Третья – не было ничего искусственного. Бабушка носила свой титул так же, как мать, Мара Вторая, носила свой, предпочитая называться Тэйт – Мара Юинг Тэйт.
«Тэйт есть Тэйт есть Тэйт», – как сказала бы Гертруда Стайн,[2] заметила про себя Мара, вставая под душ и поворачивая золотые краны. Не прошло и пяти минут – столь тривиальным нуждам Мара посвящала минимум времени, – как она уже вышла из-под струи воды и завернулась в широкое махровое полотенце. Протерла уголком полотенца запотевшее зеркало в человеческий рост, вмонтированное в дверь, и оглядела себя. Это была вдумчивая и объективная оценка: высокий патрицианский лоб, высокие скулы, под ними – чуть впалые щеки, обтянутые все еще безупречной кожей, тонкий орлиный нос с изящным вырезом ноздрей и широко расставленные серо-голубые глаза, кристально ясные, хотя она и работала у себя в офисе до четырех утра. Мара провела по шее тыльной стороной ладони – кожа под подбородком не провисала, а в густых и длинных черных волосах, влажных после душа, не было ни одной седой пряди.
За этим последовало продолжение утреннего ритуала. Отбросив полотенце, Мара критически осмотрела свое тело: сначала – стоя лицом к зеркалу, потом – повернувшись боком, наконец, изогнувшись, она ухитрилась взглянуть на себя и со спины. Все было в норме – плоский живот, крепкие ягодицы и ни малейших признаков целлюлита на округлых бедрах. Приподняв ладонями груди, Мара, однако, нахмурилась.
«Похоже, моя девочка, грудь у тебя слегка обвисает», – сказала она себе.
Резким движением открыв аптечку, Мара извлекла из нее зубную щетку. Приподняв левую грудь, она подставила щетку под грушевидный холмик и отпустила грудь. К ее удовлетворению, щетка упала на кафельный пол. Если бы мышечный тонус грудной ткани обнаружил хоть малейшие признаки увядания, грудь придавила бы щетку.
Мара повторила эту операцию с правой грудью – результат оказался таким же. Улыбнувшись, она водворила щетку на место. Затем взяла полотенце, вытерлась и обмотала полотенце вокруг головы на манер тюрбана, после чего сунула ноги в красные бархатные шлепанцы и проследовала обратно в спальню. Надавив на скользящие дверцы тридцатифутового шкафа-купе, Мара оглядела свои бесчисленные туалеты и выбрала платье – бархатное, свободного покроя, отделанное цветастой каймой. Перехватив талию широким поясом, она вышла из спальни.
Когда Мара Роджерс Тэйт бывала в Нью-Йорке, где проводила добрых полгода, она жила в просторном восьмикомнатном сдвоенном пентхаусе с видом на Центральный парк. Жилище это окаймляли два патио, превращенные в зимний сад с разнообразными экзотическими растениями и кустарниками, в основном вывезенными из Аризоны. Был там кактус сагутаро – гротескная карикатура на человеческую фигуру, – покрытый бесчисленными складками и острыми шипами; уродливость этого растения отчасти компенсировалась белыми бутонами и пухлыми красными плодами. Росло в саду и множество других растений – столетники, колючие маки, пустынная марипоза, вербена, ноготки, вьющиеся растения с синими цветами, лиловые ломоносы, золотистая коломбина; был также участок, где высадили массу крошечных растеньиц, разглядеть которые удалось бы только сквозь сильную линзу, склонившись к самой земле. Скользящие стеклянные двери, выходившие в сад, теперь были закрыты – чтобы не впустить в дом ноябрьский шквальный ветер, яростно набрасывавшийся на верхние этажи башни, где помещалась квартира.
Напевая себе под нос песню победы, посвященную Кеннеди, Мара направилась к бару, встроенному в стену гостиной. Нажала на кнопку в панели красного дерева, и панель бесшумно отъехала в сторону. Этот бар мог бы поспорить вместимостью и ассортиментом напитков с барами лучших кафе и ресторанов Нью-Йорка. За спиной Мары раздался суровый голос:
– До завтрака, солнышко?! Только через мой труп!
Мара с улыбкой обернулась. Перед ней стояла Франсина Уоткинс, хорошенькая и стройная темнокожая женщина, совмещавшая обязанности ее личной горничной и компаньонки. На Франсине был сшитый на заказ серый бархатный костюм – бархат как бы смягчал строгость покроя.
– Я думала, что могу позволить себе выпить шампанского с апельсиновым соком. Ну, ты понимаешь… чтобы отпраздновать это событие.
Франсина заворчала:
– Пока что он еще не избран. Лучше бы тебе поостеречься, чтобы не сглазить.
Мара рассмеялась:
– О, помяни мое слово, его изберут! Ты ведь знаешь, интуиция никогда меня не подводит.
Темнокожая женщина в смущении отвела глаза. Мара сказала правду – она обладала даром предвидения, несвойственным простым смертным. Слово «простым» Франсина мысленно заключила в кавычки. Поверенный Мары, иногда, по случаю, становившийся ее любовником, не раз заявлял, что этот дар предвидения – довольно редкий случай экстрасенсорного восприятия, которое в просторечии называется вторым зрением. На Ямайке же, откуда происходили родители Франсины, это называлось вуду.[3]
