Меган Маккинни - Часы любви
Без нее в церкви сделалось неестественно тихо. Обычно Драммонд любил подобную тишину. И непослушные дети не отвлекают его от службы, и окна не дребезжат под натиском органа. И нет миссис Двайер с ее нечистой силой.
Однако сегодня тишина казалась зловещей.
Глупость этой женщины заразительна, уверял себя викарий, располагаясь на передней скамье с извлеченным из кармана пальто огрызком карандаша и листком бумаги. Он пытался придумать такое начало проповеди, которое могло бы заставить прихожан распрямиться и прислушаться, однако взгляд Драммонда то и дело возвращался к ящичку.
Ничего особенного не случилось, просто у простой ирландки разыгралось воображение, и нельзя позволять себе сомневаться в этом. И все же Драммонда влекло к застекленному киоту.
Встав, он направился к кресту. Все оставалось как было, даже тонкий слой пыли на прозрачной поверхности не обнаруживал на себе отпечатков пальцев. Миссис Двайер протирала стекла раз в неделю, более к киоту никто не прикасался. Зачем кому-то было открывать ящичек и трогать его содержимое? Да это было и невозможно. Отец его давным-давно поместил серебряный крест в воздухонепроницаемый стеклянный ящик, чтобы ценный предмет не чернел. Даже сейчас, по прошествии более чем пятидесяти лет, серебро казалось только что отполированным.
Драммонд поглядел вниз, на крест. Действительно, сегодня в нем обнаруживалось нечто странное, однако что именно, сказать он еще не мог. Крест не светился, в этом нельзя было сомневаться. Поглядев внимательно, через какое-то мгновение викарий понял, что именно смущает его. И во второй раз за день волосы стали дыбом на его голове.
Крест переместился. За пятьдесят лет атлас успел вылинять под солнечными лучами, оставшись прежним лишь под крестом; и теперь было видно: крест перевернулся в противоположную сторону.
Дыхание Драммонда сделалось неровным и частым. Крест нельзя было перевернуть, не разбив стекла.
Как зачарованный глядел он на древний языческий крест. Этого просто не может быть. Наверно, в стекле есть трещина, кусочек, который можно вынуть и вернуть на место.
Драммонд проверил, но трещин не было, не нашел он и кусков стекла – никаких признаков, объясняющих случившееся. Джеми Драммонд был ошеломлен. Ящик не вскрывали, но крест изменил свое положение.
Зажмурив глаза, он неторопливо открыл их, убежденный в том, что видение рассеется; однако крест в своем воздухонепроницаемом ящичке был повернут. Конечно же, кто-то прикасался к киоту. Да, сказал он себе, конечно же, кто-нибудь сдвинул прочную коробку, каким-то образом сдвинув с места и ее содержимое. Впрочем, трудно поверить. Слишком уж аккуратно перевернут крест. А это указывало на присутствие такого, о чем лучше не думать. Это был знак.
В памяти вновь прозвучали слова отца: «…сердце подскажет тебе, когда придет это время… когда придет это время».
– Миссис Двайер! Миссис Двайер! – закричал он.
– Ох, Иисусе! Ну, что еще? – прозвучал из дверей ее кроткий голос.
– Сходите-ка и приведите сюда молодого Тимоти Шихена. Скажите ему, что я немедленно пошлю его передать срочную весть.
– Что вы там увидели? Значит, штуковина снова светится? – пискнула миссис Двайер, оставаясь на пороге.
– Ничего, – буркнул Драммонд. – Приведите мальчишку и пусть ждет в доме. У меня есть дело.
– А я, значит, буду убирать в церкви? Одна?
– Нет! Я тоже вернусь с вами в дом. Оставим церковь до вечера.
– Да, сэр.
Спрятав руки в фартуке, она отправилась к Шихенам.
Преподобный Драммонд еще раз поглядел на крест. Неужели эта тень заставляет его думать, что штуковина шевельнулась? Неужели он позволил одурачить себя так, как некогда – по его мнению – это случилось с отцом. Упершись обеими руками в прозрачную крышку, Драммонд поглядел прямо в стеклянный ящик. Нет, можно поклясться, крест действительно перевернулся. Сама невозможность подобного события вселяла страх перед сверхъестественным.
– Этого не может быть. Не может, – шептал Драммонд, подходя к алтарю, чтобы взять серебряную чашу. Слова эти еще звучали, когда, вернувшись к кресту, он ударил тяжелым подножием чаши по киоту.
Звук был настолько громким, что его не удивило бы, если бы звон разлетающихся осколков услышали в соседнем графстве. Ступая по хрустящим осколкам, он подошел, чтобы вынуть древний друидический крест, который отец доверил его попечению – так давно.
«Ты – хранитель креста, и на твои плечи должно лечь бремя».
Драммонд глядел на величайшее кельтское сокровище. Крест казался ему вполне естественным. Тяжелый, вполне похожий на серебро металл согрелся в его руках – как согревался и в других ладонях за прошедшие столетия. Драммонд знал многое об этом предмете, – кроме того, каким образом этот крест попал в их семейство. Происхождение его окутывала глубокая тайна, которую уже нельзя разгадать, ибо – как ему было известно – все, кто мог знать ответ, уже давно находились на том свете.
– О, Боже, помоги мне поступить правильно, – прошептал Драммонд. Убрав крест в карман сюртука, он направился к дому.
Настало время созывать совет.
Глава 2
Мальчишка вылетел из дома викария так, словно за ним гнался сам дьявол. Чтобы сократить путь, он бежал по тщательно ухоженному ржаному полю О'Ши – без всякого уважения к трудам и поту старика. В почве О'Ши нельзя было отыскать камушка – после стольких-то лет который мог бы порезать пару босых грязных ступней, однако парнишка явно не замечал бархатной земли под ногами. О'Ши и его сыновья надрывались до полусмерти, растили на своем поле новый урожай – ровные блестящие колосья, однако юный Тимоти Шихен оставил на нем за своей спиной длинный след – узкую полоску поломанных стеблей.
– Куда летишь, малый? – окликнул его Гриффин О'Руни. Согбенный силуэт старца чем-то напоминал окружавшие церковь вязы. Старик пропалывал траву у могильного камня. Ирландская церковь Лира была поставлена на высоком месте, и даже не меняя положения, О'Руни видел вдали Майкла О'Ши, выскочившего из дома; вооруженный мотыгой, хмуря лицо, он разглядывал потоптанную рожь.
– Меня послали с вестью к священнику! – завопил в ответ мальчишка, удвоивший скорость при виде мотыги в руке Майкла О'Ши. – Викарий послал.
Гриффин О'Руни еще смотрел в спину удалявшегося парнишки, когда шагавший вдоль гряд свежевскопанной земли Майкл О'Ши приблизился к нему, не выпуская из рук бесполезной мотыги.
– Неужели парень сказал именно то, что мне послышалось? – спросил изумленный О'Ши. – Что его, значит, послал викарий? С запиской к священнику?
– Так он сказал, – словно гравием проскрипел Гриффин, сморщив выдубленное непогодой лицо и не отрывая глаз от мальчишки. Старик был глух, как дублинская фабричная крыса, хотя редко признавался в этом. Однако взор его не потерял остроты. Он прекрасно знал, что именно видели его глаза. И понимал, что произошло.
Оба мужчины провожали взглядом мальчишку, пробежавшего сквозь трепещущую зеленую капусту Дойля, спустившегося вниз, в долину, а потом на оставленное под паром поле Магайра. Окутанные закатными пурпурными тенями горы Сорра высились впереди, своим величием подавляя горстку древних домишек, жилищ арендаторов, – куда и спешил мальчишка. Как и многое в графстве Лир, невысокие соломенные крыши и обмазанные глиной плетеные стены строений казались карликовыми посреди дикой красоты, однако уже сам возраст домов свидетельствовал об их долготерпении.
Мягкая белая дымка наползала от Карлинфорд-Лоха[7]. Гриффин внезапно подумал о том, как странно выглядит городок. Четыре поля Лира затопили клубы тумана, и обветренные серые камни-огамы[8], поставленные друидами вехи, разделявшие четыре поля, как бы обретали в его воображении форму, превращаясь из стоячих глыб в эльфов или драконов.
Он знал, чего теперь ожидать. Всю свою жизнь он ждал этого мгновения, о котором узнал от отца. Тем не менее он и не предполагал, что все может произойти подобным образом, что весть подаст земля, что сама Ирландия скажет ему… лучами солнца, таинственным образом пробивавшимися сквозь туман, пламенным великолепием далеких гор Сорра. Все свои семьдесят лет он проработал на поле, но теперь не мог вспомнить, чтобы видел окрестности такими, как сейчас, с этой бегущей мальчишеской фигуркой. Их наполняло нечто сверхъестественное, быть может, даже волшебное.
За мальчишкой, за наползавшим туманом О'Руни мог еще видеть море, уже разбивавшее пенистые графитово-серые волны о каменистый берег. Ночью будет буря. Такому событию и следует совершиться в бурю.
Он поглядел вниз – на свои ладони, старческие и скрюченные от прополки и копки могил. Золотое кольцо – такое крохотное, что его приходилось носить на мизинце, – вспыхнуло в тускнеющих лучах солнца. Вещицу эту он носил всю свою жизнь и видел в ней старого друга. Среднее колечко гиммаля, кольца, собиравшегося из трех, украшенное вырезанным сердечком. Отец, передавший ему древний перстень, рассказал и о его истории. Одно из колец надевает жених, невеста другое; ну а вся тройка колец настолько стара, что их считали восходящими к дохристианским временам.
