Барбара Картленд - Пламя любви
Даже такая малая просьба казалась ей чрезмерной, почти наглой, — ведь она просила милости у Бога, которым столько лет пренебрегала. Но быть может, думала она, он поймет ее и зачтет ей в заслугу — пусть и крохотную — то, что она признает свои грехи, хоть и не готова в них раскаяться.
Она встала и пошла прочь из церкви, викарий двинулся за ней. Когда они вышли во двор, под яркое солнце, он повторил:
— Как я рад, что вы вернулись!
От этих слов у Моны стало теплее на душе: она чувствовала, что он говорит искренне, а значит, у нее есть в деревне по крайней мере один друг.
— Куда вы сейчас? — спросил он.
— Домой. Кстати, совсем забыла вам сказать: Майкл уехал в Бедфорд, так что в Коббл-Парке вы его не застанете.
— Тогда загляну к нему ближе к вечеру, — ответил Гантер. — И не забудьте, вы обещали прийти на нашу вечеринку.
— Не забуду. До свиданья, передайте привет вашей жене.
— Обязательно, — пообещал он.
Моне показалось, что по лицу его скользнула тень.
«Бедняга! — подумала она. — Как жестоко он расплачивается за свою чистоту и респектабельность! Жить с Мейвис Гантер — этого и врагу не пожелаешь!»
Мона повернула к Аббатству; но, хоть и шла быстрым шагом, на десять минут опоздала к обеду.
— Ничего-ничего, все равно обед у нас сегодня холодный, — отвечала на ее извинения мать. — Настоящее угощение будет вечером! С самого утра няня не покладая рук трудится на кухне. Я позвала ей в помощь Эллен — она всегда помогает нам, когда бывают гости, — но Эллен не слишком хорошо готовит, а няня в этом деле настоящая мастерица!
— Как же ты любишь принимать гостей! — ответила Мона. — Право, милая мама, я бы чувствовала себя виноватой, если бы не знала, что тебе самой это в радость!
— Это верно, — ответила миссис Вейл. — Хотелось бы мне приглашать гостей почаще! В первые годы нашего брака с твоим отцом у нас что ни день собирались веселые компании. Мы даже жаловались, что дом у нас маловат — все, кого хотим пригласить, не помещаются в гостиной! А теперь я бы обрадовалась, будь он вполовину меньше.
— Ну нет, вовсе ты бы этому не обрадовалась, — возразила Мона. — Подумай сама, как приятно собирать гостей в большой столовой, где предки улыбаются нам со стен! Кстати, кого сегодня ждем?
— Ну, во-первых, Майкла.
— Да-да, разумеется! Кстати, я его сейчас встретила. И сказала ему: ты до сих пор надеешься, что мы с ним поженимся.
— Девочка моя, надеюсь, ты шутишь? — воскликнула миссис Вейл.
— Вот еще! Так и сказала. Он, по-моему, был в шоке. Ничего подобного ему и в голову не приходило.
— Милая моя, ты иногда ведешь себя как проказливый ребенок! — посетовала мать. — Хоть раз в жизни будь разумной! Да, я хочу, чтобы Майкл тебе нравился. Ты ему уже нравишься, в этом я не сомневаюсь, но если ты будешь его отпугивать…
— Отпугивать? Майкла? — воскликнула Мона. — Что-то сегодня он совершенно меня не испугался! Право, мамочка, Майкла нет нужды защищать от меня — он способен сам о себе позаботиться. Самоуверенности в нем столько, сколько во мне никогда не бывало. Ну и хватит о нем. А кто еще придет?
— Доктор и миссис Хаулетт.
— Отлично. Самые симпатичные люди в нашей деревне!
— И генерал Физерстоун, — закончила миссис Вейл.
— О, твой кавалер! Что это, мамочка? Ты краснеешь? Помнится, ты просила меня надеть лучшее платье. А сама-то, надеюсь, тоже нарядишься как следует?
— Что за глупости! — пробормотала миссис Вейл; однако видно было, что подтрунивание дочери ей приятно.
Оно и понятно — ведь генерал Физерстоун был к ней неравнодушен с первых лет ее вдовства.
Сейчас ему было уже за семьдесят, но он сохранил мужскую красоту, статность и очаровательную старомодную галантность, словно бы источающую нежный аромат лаванды. Сколь далеко зашли их отношения, неизвестно — миссис Вейл ни с кем не делилась сердечными тайнами, — однако несомненно, что и она всегда бывала рада его видеть.
— Ну что ж, посмотрим на светскую жизнь Литтл-Коббла, — говорила себе Мона вечером, переодеваясь к ужину. — Но какова мамочка — устраивает прием на другой же день после моего возвращения!
— Твоя мать думала об этом с того дня, как услышала, что ты возвращаешься домой, — откликнулась няня, помогавшая ей одеться. — Так что, деточка, ты уж постарайся ее не огорчать: оденься как следует и не говори ничего такого, что ее расстраивает. Главное, не вздумай себя ругать! Что за привычка! Я твоей матери частенько говорю: ваша дочь сама себе злейший враг! Родись она немой, никто бы не сказал о ней ни одного дурного слова!
— Няня, милая, поучений у тебя на языке словно изюмин в пудинге, — ответила Мона. — Теперь помоги мне застегнуть платье сзади и беги скорее к своему цыпленку, пока он не подгорел!
— Уж у меня не подгорит! — гордо ответила няня. — В чем, в чем, а в готовке я знаю толк!
Однако, застегнув Моне платье, она поспешила вниз.
«Чересчур нарядно, — думала Мона, глядя на себя в зеркало. — Куда больше подошло бы то старое, бархатное, с кружевным воротничком… Ну и ладно! Зато Майклу будет о чем подумать. Все-таки любопытно, что он на самом деле думает обо мне?»
Отражение в зеркале заверяло Мону, что она прекрасно выглядит.
Солнечно-желтое шифоновое платье бросало на ее густые волосы какой-то волшебный отблеск; яркое, смелого покроя, в то же время оно отличалось элегантностью, доступной лишь голливудским модельерам.
В уши Мона вдела изумрудные серьги, еще один резной изумруд блестел на среднем пальце левой руки.
Изумруды купил ей Лайонел в Каире. За них он заплатил сказочную цену, а когда она упрекнула его за расточительность, лишь рассмеялся и поцеловал ее ладонь.
— Я просто хотел увидеть на тебе это кольцо, — объяснил он. — Никак не могу решить, что прекраснее — твоя рука или драгоценности, которыми я стараюсь ее украсить.
Лайонел любил дарить ей подарки. В этом он был удивительно разборчив — не признавал ничего, кроме самого лучшего. И драгоценности, и одежда для его возлюбленной должны были быть эксклюзивными и высшего качества.
Траты его не волновали: он одевал и украшал Мону с увлечением коллекционера. Иногда она спрашивала себя, не превращается ли в какую-то куклу, которую Лайонел с наслаждением украшает изысканными дарами разных стран: русскими соболями, канадскими черно-бурыми лисами, китайскими нефритами и цейлонскими рубинами.
Подарки ей он выбирал по многу часов, с увлечением коллекционера, так что порой Моне казалось, что он стремится доставить радость не столько ей, сколько самому себе. Он стремился к совершенству — и все же Мона знала: совершенство он ищет лишь в том, что непосредственно с ним связано.
