Эмма Уайлдс - Влюбленный виконт
— Скука, — коротко ответил он.
— Понятно. — Его кузен подумал, а потом сказал напрямик: — Черт побери, я не хотел вмешиваться, и у меня нет намерений совать нос в ваши дела, но знайте, что Элизабет тревожится о вас. Говоря по правде, я не понимаю, что вас беспокоит.
Майлз всегда ему нравился. Даже когда в детстве они с Элизабет носились по имению как бешеные, коверкая и ломая все вокруг, Люк считал Майлза, по сути, человеком уравновешенным в отличие от его импульсивной младшей сестрицы. В двадцать два года Майлз пустился в бизнес, вооружившись какой-то твердой идеей, которая заинтересовала инвесторов, в том числе и Люка. Он не сомневался, что его сводный брат достаточно умен, чтобы добиться успеха.
Но он не имел склонности к откровенности, как бы ни был Майлз ему симпатичен и как бы он ему ни доверял.
— Настроение пройдет, — пробормотал он небрежно. — Передайте ей, пусть она беспокоится о своей собственной жизни. Я рад, что ей нравится вращаться в светском обществе, но она должна в конце концов выбрать мужа из своих многочисленных поклонников. Я так и не заметил, чтобы она оказывала предпочтение кому бы то ни было из этих пылких джентльменов.
На лице Майлза промелькнуло какое-то новое выражение, но сразу же исчезло — слегка сжался рот, дернулся мускул на подбородке. Он проговорил осторожно:
— Учитывая такое количество заинтересованных поклонников, я уверен, что она сделает выбор, но если я скажу ей, что она должна его сделать, будьте уверены, она поступит совершенно наоборот.
Люк сражался со своими собственными демонами, но уже начал задаваться вопросами относительно Элизабет и Майлза. Насколько он мог судить, она не обращала внимания на то, что ее кузен уже не был буйным товарищем ее детства, но стал взрослым мужчиной, который, возможно, уже не смотрит на нее с платоническим равнодушием. Она же, в свою очередь, уже не озорница и не сорвиголова, склонная втягивать его во всевозможные проказы.
В качестве ее опекуна Люк надеялся, что эти времена прошли. Не то чтобы он не доверял Майлзу или Элизабет, но если взять их вместе…
Нужно обращать на это немного больше внимания.
Но не сегодня. Здесь их мать. Она может присмотреть за дочерью. Ему же нужно убраться отсюда как можно быстрее. Подальше от шарад и театральных представлений, подальше от матрон с их выражением напыщенных и фальшивых чувств по отношению к его героическим поступкам, подальше от искушения…
То есть подальше от Мэдлин.
— Возможно, вы правы. Я сам поговорю с Элизабет. — Люк криво улыбнулся. — А теперь прошу извинить меня — я попрощаюсь с хозяином дома и с удовольствием ускользну отсюда.
Вскоре он ушел, спустился по лестнице в теплый вечерний воздух, где гости Мастерсов не угрожали ему проявлениями своих сомнительных сценических талантов. Не успел он выйти на улицу, как услышал тихий оклик:
— Люк. Подождите, пожалуйста.
Мэдлин. Проклятие! Это ее мягкий мелодичный голос.
Он остановился, произнес еще более крепкое ругательство и обернулся. Он надеялся, что ему удастся не вступить с ней в разговор в течение всего вечера, и преуспел в этом, приложив немного усилий.
Ему это удавалось — до сих пор.
Ее красота всегда действовала на него как-то необычно; красота эта поразила его, когда он впервые увидел Мэдлин, и с тех пор так и пошло. Дело было не столько в ее внешности, хотя все в ней было совершенно, сколько в атмосфере чувственной восприимчивости, такой женственной, и в этих светящихся темных глазах, уголки которых были слегка приподняты, что придавало ей необычную, странную привлекательность…
Эти великолепные глаза, казалось, видели его насквозь.
Она сошла вниз по ступеням, приподнимая шелковую юбку; в тусклом свете звездного неба выражение ее лица определить было трудно.
— Вы избегали меня весь вечер.
Легкий упрек, прозвучавший в ее голосе, мало помог его тревожному состоянию.
— Если вы это заметили, позвольте спросить, почему поспешили за мной?
Она вздрогнула, но тут же расправила плечи.
— Не нужно разговаривать со мной таким язвительным тоном, Олти. Я уверена, вы понимаете, что я хочу поблагодарить вас за возвращение дневника Колина.
— Милости прошу. — Его поклон был слегка насмешлив, потому что единственный способ иметь дело с ней — это вооружиться иронией. — А теперь, когда мы с этим покончили, я уверен, что Морроу истосковался по вашему обществу. Не стоит заставлять его ждать.
— Вы ревнивы?
Одна ее выгнутая бровь чуть-чуть поднялась, что привело его в ярость.
Ревнив? Может быть. Он явно не имел права быть ревнивым, но жизнь не всегда следует Логическими путями.
— Я не верю в это бесплодное чувство.
— Вы говорите так, будто ревнуете.
Ему определенно не хотелось вести этот разговор.
— Рискую показаться грубым, но я откланиваюсь, леди Бруэр.
— Вы не хотите называть меня Мэджи?
Ее улыбка была нарочито соблазнительной. Ее мягкие полные губы слегка изгибались, глаза были затенены длинными густыми ресницами, великолепная грудь слегка вздымалась после стремительного спуска с лестницы.
— Вам не нравится это имя.
Он понимал, что ему следует повернуться и оказаться от нее как можно дальше.
«Возьми и уйди, дурак набитый».
— Мне нравится, когда меня так называете вы.
Мягкий эротический намек в ее словах мог и не быть намеренным, но когда он посмотрел на нее, прищурившись, то усомнился, что это на самом деле так.
Она сделала один-единственный решающий шаг к нему.
— И еще вы говорили, что не верите, будто я принадлежу к тем женщинам, которые могут согласиться стать вашей любовницей.
Теперь она стояла совсем близко, очень соблазнительная, и запах ее духов напоминал об экзотических садах и запретной страсти. Это отвлекло его, и он не сразу понял ее слова.
Конечно, он говорил это.
— Знаете, — прошептала она, глядя прямо ему в глаза, — я думала об этом и решила, что вы ошиблись.
Играть с огнем — слишком пресно сказано. Мэдлин смотрела на высокого человека, совершенно неподвижно стоящего рядом с ней; усыпанное звездами бархатное ночное небо создавало игру теней на этом точеном лице с его загадочным выражением. Его длинные светлые волосы были совершенно иного оттенка, чем у нее, — рыжеватые, пронизанные более светлыми, золотистыми прядями; они завивались над его воротничком и очень шли ему, шли к сочетанию сдержанной необузданности и вышколенной светскости. За обедом он был угрюм, ему явно не хватало учтивости и любезности, он даже ел с почти нетерпеливым раздражением и пил вино, почти не ограничивая себя и не пьянея, и в этой его способности было что-то угрожающее.
