Анн Голон - Искушение Анжелики
— Оставьте мне мое красное платье! — промолвила она.
И чтобы лучше продемонстрировать, откуда взялся этот мятежный дух, она повторила несколько раз эту фразу по-французски, что привело служанок в оцепенение. Этот нечестивый язык в устах представительницы рода Уильямов, это бесстыдное проявление гнева и упрямства, это явное стремление к кокетству — все это было ужасно и не сулило ничего хорошего…
— Никогда мистрис Уильям не согласится, — нерешительно проговорила одна из них.
Глава 4
Очень прямая, высокая, худая, строгая и важная старая Сара Уильям тяжелым взглядом посмотрела на внучку и одновременно мимоходом — на Анжелику.
Ее позвали, чтобы решить спор, и, по всей видимости, речь могла идти только о чьей-то абсолютной жертве.
Никто не воплотил бы собой лучше идею Справедливости и Самоотречения, чем эта высокая дама, очень внушительная вблизи — в своей темной одежде, с подбородком, подпираемым гофрированным воротничком.
У нее были большие и тяжелые синеватые веки, прикрывающие немного выпученные глаза, которые вспыхивали подчас черным огнем на бледном лице. Но в его глубоких морщинах было что-то величественное. Глядя на ее худые и прозрачные руки, сложенные вместе в набожном жесте, нельзя было забыть, с каким проворством они могли также взяться за оружие.
Анжелика поглаживала волосы Роз-Анн, которая никак не могла успокоиться.
— Это же ребенок, — выступила она в ее защиту, глядя на неумолимую даму.
— Естественно, дети любят то, что поярче, что весело, что изящно…
И тут она заметила, что на голове мистрис Уильям была надета очаровательная шапочка из фламандских кружев — один из тех дьявольских, по меньшей мере, предметов, которые соблазняют людей пороком тщеславия и которые бичевал только что старый Бен.
Опустив свои большие веки, мистрис Уильям, казалось, задумалась. Затем она коротко что-то приказала одной из девушек, которая ушла и вскоре вернулась, неся белую сложенную одежду. Анжелика увидела, что это был белый полотняный передник с широкой грудью.
Одним жестом мистрис Уильям дала понять, что Роз-Анн может надеть кощунственное платье, если закроет частично его вызывающий блеск этим передником.
Затем, повернувшись к Анжелике, она сообщнически подмигнула ей, а на ее строгих губах появилось подобие насмешливой улыбки.
После этих взаимных уступок Уильямы и их гости сели за стол, накрытый к ужину.
Мопертюи и его сын еще раньше сказали, что их пригласил один из жителей деревни, с которым они прежде имели какие-то дела, связанные с торговлей мехом, во время их поездки в Салем.
Адемар бродил, как неприкаянная душа, по заросшим тропинкам селения в сопровождении стайки любопытных маленьких пуритан, которые время от времени со страхом трогали его голубой мундир солдата французского короля и мушкет, висевший у него на плече.
— Лес полон дикарями, — стонал он. — Я чувствую, что они повсюду вокруг нас. Анжелика позвала его.
— Послушайте, Адемар, за день мы не встретили ни души! Идите, поешьте с нами.
— Чтобы я сел за стол с этими еретиками, которые ненавидят Деву Марию? Никогда в жизни!..
Он остался стоять перед дверью, давя комаров у себя на щеках и проклиная несчастья, которые подстерегают его повсюду в этой ужасной стране: то эти дикари, то англичане…
Он решил, в конце концов, что будет в большей безопасности возле женщины, которую некоторые считали бесовским духом, но которая, по крайней мере, имеет заслугу быть француженкой. И эта дама, которую называли демоном, не толкала его, а говорила с ним приветливо и терпеливо. Ладно, он будет стоять на страже, чтобы защищать ее, раз уж вербовщики короля сделали из него солдата и дали в руки мушкет.
Перед Анжеликой поставили кружку теплого молока с плавающим в нем взбитым яйцом. Это простое блюдо с почти забытым вкусом понравилось ей. Была подана также вареная индейка, сдобренная сильно пахнущим мятным соусом, с рассыпчатой кукурузой. Затем принесли круглый пирог, из-под корочки которого выбивался аромат черничной начинки.
Англичане знали, что граф де Пейрак с семьей жил в верховьях Кеннебека, более, чем в четырехстах милях от морского побережья, и были этим поражены. Конечно, речь шла о французах, но, тем не менее, они совершили необыкновенный подвиг, особенно женщины и дети.
— Вам наверное, пришлось зимой съесть ваших лошадей? — спрашивали англичане.
Молодежь особенно интересовалась этим французским дворянином, столь дружественно настроенным и представляющим обитателей побережья залива Массачусетс. Правда ли, что он хочет договориться с индейцами и своими соотечественниками-французами о том, чтобы прекратить опустошительные набеги на Новую Англию?
Старый Бенджамен держался особняком. Конечно, он слышал о графе де Пейраке, но предпочитал особенно не рассуждать о различных нациях, претендующих сегодня заселять Мэн.
И так уже на берегах Массачусетса негде было ступить. Ему не хотелось допускать, что кроме членов его небольшой общины на земле есть и другие люди.
Он хотел бы существовать один вместе со своими близкими, как на заре человечества, как Ной, выходящий из ковчега.
Он всегда стремился в пустынные места, где они могли бы одни славить Создателя — «небольшая возлюбленная Господом паства, допущенная к нему для его вящей славы». Но остальной мир догонял их и напоминал, что Создатель должен разделять свои милости среди неизвестного множества недостойных и неблагодарных народов.
Глядя на него, на его большой, вынюхивающий что-то нос над белой бородой, чувствуя его неодобрительный взгляд, Анжелика без труда представила себе бродячую жизнь этого Патриарха, ведущего людей за собою. Она спрашивала себя, почему он так был сердит на своего сына, который последовал примеру отца с его стремлением к независимости и покинул Биддефорд-Соко, чтобы обосноваться в Биддефорд-Себейго. Но это была одна из обычных тайн, которые существуют в отношениях между отцами и сыновьями с тех пор, как возник этот мир… Переживания, свойственные роду человеческому, прорывались сквозь твердую оболочку святости, и Анжелика почувствовала прилив симпатии к этим неуступчивым, но честным людям.
Подкрепленная превосходной едой, она ощутила какую-то общую теплоту, которая связывала этих пуритан с их суровыми одеждами и принципами.
После того, как принципы были изложены и торжественно провозглашены, более человечные чувства вступили в свои права.
Роз-Анн сохранила свое красное платье, а она, Анжелика, француженка и папистка, сидела на почетном месте за семейным столом.
Кантор всех интриговал. Этот юноша со светлыми глазами не был похож ни на своих, ни на чужих.
