Николай Гейнце - Власть женщины
Тамару Викентьевну он также застал расстроенной, но на все его вопросы она упорно молчала, и он вскоре принужден был уехать, не проникнув в тайну.
Отношения Осипа Федоровича к жене и к баронессе стали так натянуты, что должны были ежеминутно порваться. Ему иногда казалось, что он не живет, а бредит, и что весь этот кошмар должен скоро кончиться. Его любовь к баронессе превратилась в какую-то болезнь, от которой он чувствовал тупую боль, — словом сказать, он устал страдать и впал в апатию.
Время тянулось томительно медленно.
Был вторник — день приема Пашковым больных. Прием окончился в шесть часов. Осип Федорович был сильно утомлен и только что собирался вздремнуть, как в кабинет вбежала горничная и испуганно воскликнула:
— Барин, идите скорей! Барыне дурно.
Он бросился в будуар жены и чуть не наткнулся на нее. Она лежала на ковре, бледная, как полотно, и без всякого признака жизни. Он положил ее на диван и, несмотря на все усилия и средства, почти целый час не мог привести в чувство.
Когда она наконец открыла глаза, то в первую минуту, как ему показалось, не узнала мужа и отвернулась.
— Это я, Вера, — прошептал он, — что с тобой, отчего ты?
Он остановился, пораженный странным выражением ее глаз, устремленных на него.
— Вера… — ближе наклонился он к ней.
— Уйдите… оставьте меня!.. — проговорила она чуть слышно, делая движение рукой, чтобы отстранить его.
— Но ты не можешь остаться без доктора… — тоскливо сказал он ей.
— Пусть Столетов… — слабо шепнула она и снова отвернулась. Она не хотела принимать его помощи, быть может, боялась ее.
Он схватился за голову и выбежал из комнаты.
Послав за Столетовым, Осип Федорович на цыпочках вернулся в будуар и сел в кресло у окна, бесцельно устремив глаза на пол.
Вера Степановна лежала, не шевелясь.
Вдруг он вздрогнул и чуть не вскрикнул; в нескольких шагах от него на ковре лежал портрет Тамары Викентьевны, который он постоянно носил с собой. Он, вероятно, выронил его, а жена нашла и прочла сделанную на нем надпись: «Моему милому, единственному, ненаглядному. Т.А.»
Эта мысль, как молния, промелькнула в его голове, и он едва успел поднять портрет, как в комнату вошел Столетов, живший неподалеку от Пашковых.
Осип Федорович шепотом передал ему обморок жены и ее каприз лечиться не у него.
Старик покачал головой и подошел к Вере Степановне.
В эту минуту на пороге появилась горничная и знаком вызвала Осипа Федоровича. Он вышел, и она подала ему письмо с адресом, писанным знакомой рукой. Распечатав его, он прочел следующее:
«Ради Бога, приезжай как можно скорей!
Тамара».
И только! Что случилось, он не мог понять и бросился в переднюю. Пока он одевался вышел и Столетов.
— Куда вы? — сурово спросил он. — Ваша жена очень плоха, полное истошение сил… а вы…
— А я… я должен ехать, — не дал он договорить ему, — постараюсь вернуться сейчас же.
— Опомнитесь! В такую минуту…
Осип Федорович не дослушал и выбежал за дверь. Через десять минут он входил в гостиную баронессы. Она с растерянным, побледневшим лицом бросилась к ему.
— Вы? Слава Богу! Вы одни можете меня спасти, пойдемте ко мне.
Прежде чем он успел выговорить слово, она увлекла его с собой в будуар и усадила в кресло.
— Слушайте, — поспешно начала она, садясь против него, — мне нужны десять тысяч во что бы то ни стало и не позже завтрашнего дня. Вы можете дать мне их?
По подписанному им ранее чеку она взяла пять тысяч.
— Без сомнения! — отвечал он.
— Благодарю, больше ничего сказать не могу теперь, после когда-нибудь…
Он молчал. Она остановилась, а затем вдруг порывисто обняла его и поцеловала.
— Как вы добры, вы не знаете как…
Ее слова прервал резкий звонок.
Тамара Викетьевна вздрогнула и побледнела.
— Это он, это князь… Я должна с ним говорить наедине.
— Я имею полное право слышать все, о чем вы будете говорить с ним! — побледнел в свою очередь Осип Федорович.
— Это невозможно, уходите скорее! — нетерпеливо воскликнула она, толкая его к двери.
— Нет, я не уйду, — твердо, бесповоротно и решительно ответил он.
— О, Боже! Он сейчас войдет сюда! — отчаянно крикнула она и внезапно, обернувшись к Пашкову всем корпусом, со зловещей улыбкой сказала:
— Хорошо, вы хотите остаться, тем хуже для вас, я вас оставляю, но… — баронесса остановилась, — поклянитесь мне, что завтра, несмотря ни на что, десять тысяч будут у меня.
— Клянусь! — едва успел выговорить он, как она толкнула его за ширмы.
Он сел на стул, стоявший у ее кровати, и замер. Не шевелясь, прослушал он разговор, открывший ему все, что он так давно, так сильно хотел знать.
Передать ощущения, которые он пережил в течение этого рокового часа — бессильно перо.
XIV
Роковое открытие
В будуар вошел князь Чичивадзе и, не здороваясь с Тамарой, бросился в кресло. Она взглянула на него и нерешительно села рядом.
— Пьер, завтра вы получите десять тысяч!
Он пожал плечами.
— Зачем? Они мне не нужны! — равнодушно ответил он и, вынув портсигар, закурил папиросу.
— Как не нужны? Вы сами сказали, что вам необходимо иметь их как можно скорее! — тревожно воскликнула она. — Я вас не понимаю.
Она устремила на него полный необычайной тревоги взгляд. Он продолжал молча сидеть в кресле, облокотившись правой рукой на стоящий между ним и ею столик, и рассеянно играл левой рукой брелками, висевшими на его часовой цепочке.
— Как же так не нужны? — с еще большей тревогой в голосе повторила она.
— Вы отказали мне в них, а теперь я более не нуждаюсь…
Он небрежно скинул выхоленным ногтем мизинца пепел папиросы в стоявшую на столе бронзовую пепельницу.
— Отказала, потому что у меня их не было, а теперь…
— Они у вас!.. Их не было, когда я молил вас дать мне их, и когда я ушел, пригрозив добыть другим способом, вы нашли возможность получить столько, сколько мне надо! — спокойно проговорил князь и насмешливо взглянул на баронессу.
— Если бы вы знали, как мне трудно было решиться просить их, — тихо сказала она. — Но, Пьер, где же вы их получили?
— Я получу их от отца моей невесты. Я женюсь! — коротко объявил он.
Она вскочила, как раненая пантера.
— Что-о? Вы женитесь! Вы, вы шутите!
— Нисколько! Я говорю серьезно! Я женюсь, и женюсь по любви.
— Серьезно! По любви! Ха, ха, ха! — горько и насмешливо захохотала она, и красивые черты ее лица исказились. — Как же я глупа, что не верю. По крайней мере, первому, что ты женишься. Разве можно было ожидать чего-нибудь другого от тебя, который всю жизнь поклонялся только золоту. У меня его не стало, и ты бессовестно бросаешь меня и продаешь себя другой женщине. Но не смей говорить о любви, слышишь, не смей… О, как ты подл! — крикнула она, делая шаг к нему и через секунду продолжала глухим, сдавленным голосом:
