Герман Воук - Марджори в поисках пути
Дверь закрылась. Марджори сидела в комнате, где все было так знакомо, и Ноэль был рядом, а между ними в воздухе витал аромат гиацинтовых духов Имоджин. Ноэль потянулся, стоя в дверях ванной, зевнул и улыбнулся.
— Ну, как дела? Могу предложить мацу.
— Пожалуйста, не выделывайся.
— Я не собираюсь шутить — у меня она действительно есть. — С этими словами он вытащил откуда-то из-под ширмы полную коробку мацы и потряс ее. — Я употребляю мацу в жареном виде, вместе с яйцами и сосисками, питаюсь так всю неделю. Еще у тебя дома почувствовал к ней непреодолимую тягу. Может, выпьешь еще кофе, вместе с мацой? Эта проклятая девчонка, хоть раз принесла бы масла!
— Нет, спасибо. Не надо так говорить, я же знаю, что ты думаешь об Имоджин. Она очень красивая.
— Ты бы видела ее, когда ей было восемнадцать! За три года, проведенные в Оклахоме, ее красота немного огрубела, она чуть увяла, на мой взгляд. Но все же она приятная девочка. — Он зевнул снова и прыгнул на кровать.
— Совсем плохой стал: даже холодный душ не действует, только губы синеют, а спать хочется еще больше.
— Может быть, ты просто мало спишь?
— Очень мало. Все эти дни. Читаю, пишу, пьянствую. Такое со мной случается.
— И поэтому ты не показывался в «Парамаунте»? Я думала: ты заболел.
Его лицо удивленно вытянулось:
— Так это Сэм послал тебя?!
— Я только что завтракала с ним.
— Да ну! «Общество по спасению Ноэля от самого себя» собралось на экстренную сессию. Ну и каков диагноз? Отдельные проблески совести? Слушай, я голодный как волк, давай поедим чего-нибудь. Черт! Забыл, ты же только что завтракала. Ну тогда отведи меня куда-нибудь поесть.
Ноэль поднялся, напялил коричневое пальто и с неудовольствием вгляделся в зеркало.
— Ты уверена, что тебе будет приятно, если тебя увидят рядом с таким бродягой?
— Ты неплохо выглядишь, скажу даже…
И тут зазвонил телефон — неприятное назойливое звяканье. Они переглянулись. Телефон продолжал звонить.
— Ты не собираешься отвечать? — спросила Марджори, надевая пальто.
— Теперь, когда ты рядом, любовь моя, слышать никого не хочу. И кому я нужен? Сэму? Ребятам? Пусть звонят.
— Смешно! — Марджори уставилась на надрывно позвякивающий телефон.
— Ты о чем?
— Если твоим аппаратом пользуется Имоджин, какой смысл заглушать его?
Лишь на секунду глаза его широко раскрылись. Затем он разразился смехом:
— Давай оставим это, хорошо? Если бы я переспал с Имоджин, она первая сообщила бы тебе об этом, а не она — так я, для нас это нетрудно. Она весь день и половину ночи крутится по своим делам, я же сижу здесь. Работаю как собака, по восемнадцать часов в день.
— И что же ты делаешь?
— Пишу одну вещицу — она потрясет мир. Пойдем, расскажу.
Марджори ощущала себя детективом, пытающимся найти разгадку непонятного убийства, как в кино. Возле кровати было два ночных столика, на них стояли пепельницы, полные окурков: их давно не вытряхивали. В той, что стояла на столике у окна, окурки были красными от губной помады, в другой пепельнице они были как обычно белыми.
— Знаешь, — сказал Ноэль, — сейчас ты похожа на лунатика. Слушай, пошли, я умираю от голода.
Спросить его об этих пепельницах? Нет, это было невозможно. Это было низко, недостойно, смешно, наконец. Нужно улыбаться, как ни в чем не бывало. Но сердце щемит, и воздуха не хватает.
Марджори вслед за Ноэлем спустилась по лестнице.
5. Недолгая карьера проповедника
— Нет, ты чувствуешь, какой воздух! — воскликнул Ноэль, стоя на ступеньках крыльца. Он глубоко вдохнул. — Кто это, интересно, на Одиннадцатой улице разводит нарциссы? Марджори, почему ты не сказала, что на улице такая теплынь? Я бы вполне обошелся без пальто.
— Тепло? Я замерзаю.
— Еще один апрель пришел к нам, — задумчиво произнес Ноэль. Он взял Марджори под руку, и они спустились вниз по ступенькам.
— Знаешь, в такое время в Нью-Йорке делать нечего, — сказал Ноэль. — Люди здесь ничего не замечают, носятся туда-сюда через турникеты. А вот в Париже или, скажем, в Мехико был бы настоящий праздник: все гуляют, на углах юные парочки целуются, везде тележки, полные цветов…
— Мне больше нравится Нью-Йорк, — тихо, но твердо сказала Марджори, — не люблю целоваться на людях.
— Ты вообще не любишь целоваться. Если к нам вдруг спустится сам Бог, то и к нему, наверное, ты пристанешь с вопросом: почему он управляет миром так беспорядочно?
— Я не хочу спорить с тобой, Ноэль. Если хочешь, иди куда-нибудь один, без меня. Я пойду домой, я только хотела узнать, не заболел ли ты.
— О'кей, идешь домой. Хорошая мысль. Мне есть над чем подумать.
— Это о нас?
— Да нет, о моей работе.
— Снова пишешь песни?
— Нет, кое-что другое.
— Слушай, если то, что ты делаешь, так важно для тебя, почему бы, просто из вежливости, не поставить в известность Сэма Ротмора?
— Милашка, я крайне невоспитанный. И это старая история.
Он остановился перед маленьким французским ресторанчиком, находившимся в подвальчике большого бурого дома:
— Здесь подают чудесный омлет с луком, а хлеб… — это настоящий хлеб. Но мне хочется этих чертовых устриц, так что пошли дальше.
Некоторое время они шли молча.
— Ты лучше других знаешь, что для меня секс — это не беспорядочные сиюминутные желания, и низко с твоей стороны говорить мне такие вещи, — промолвила Марджори.
— Не придирайся к словам, я просто неудачно пошутил.
— Ты какой-то странный.
— Да? Я не обращаю внимания. Этот бриз, этот апрельский бриз… он пронзает сердце. Детка, время уходит, разве ты не чувствуешь? Ты уже взрослая. Нет больше малютки Марджори. Где же ваше искусство, доктор Шапиро? О-о, здесь я и позавтракаю. Ты все-таки идешь домой?
— Завтрак в этом кабаке? Интересно, что же тут можно съесть?
— Здесь отличные устрицы.
Неяркое солнце осветило его лицо, и Марджори заметила несколько седых волосков. Раньше их не было. «Ему нужно побриться», — подумала она. Ноэль усмехнулся под ее пристальным взглядом, ссутулился, жесткие длинные волосы разметал ветер.
— Не хочется заходить сюда вместе с таким попрошайкой, а?
— Пожалуй, зайду на минутку.
— Вот это да! Приятный сюрприз!
Он провел ее мимо стойки, где двое унылых мужчин в комбинезонах тянули пиво, в заднюю комнату и усадил на скамью у маленького стола рядом с окном. Стол был покрыт испачканной скатертью в красно-белую клетку.
— Просила посидеть в укромном местечке — пожалуйста. Что дальше?
