Мишель Моран - Нефертити
— Куда?
— В покои царя.
Нефертити стремительно вышла в коридор, я — за ней по пятам. Стражники у входа в покои фараона посторонились. Мы влетели в прихожую и остановились у входа в две раздельные комнаты. Одна из них явно служила Аменхотепу спальней. Нефертити взглянула на вторую комнату и кивнула.
— После праздников она достанется тебе.
Я уставилась на нее:
— А ты где будешь?
— В этой.
Нефертити резко распахнула дверь в личную комнату царя, и я услышала изумленный возглас Аменхотепа. Я заметила мельком мозаичные стены и алебастровые светильники, а потом дверь захлопнулась, и я осталась одна в прихожей. Несколько мгновений было тихо, а потом из-за закрытой двери послышался смех. Я ждала в прихожей, пока Нефертити выйдет, думая, что смех вскорости прекратится, но солнце опускалось все ниже и ниже, а молодая чета, похоже, и не собиралась выходить.
Я уселась и огляделась по сторонам. На низеньком столике лежали листы папируса с поспешно набросанными стихами, восхваляющими Атона. Я взглянула на дверь царской комнаты — та была плотно затворена — и принялась читать. Это были гимны солнцу. «Податель дыхания животным… Твои лучи среди великого зеленого моря». Там было множество листов, исписанных стихотворениями, все они были разными, и все были посвящены Атону. Я читала несколько часов, пока Нефертити не заговорила там, в комнате. Голос Аменхотепа проник через стены, но я не смела представлять себе, о чем они говорят с таким пылом. Вечерело, и я постепенно стала задаваться вопросом, а пойдем ли мы вообще на празднество. Когда в дверь кто-то постучал, я заколебалась, но услышала отчетливо прозвеневший голос Нефертити:
— Мутни может ответить там.
Она знала, что я так и сижу здесь, жду ее.
За дверью обнаружился военачальник Нахтмин.
Он отступил на шаг, явно не ожидая увидеть меня в прихожей царя, и, судя по тому, какой взгляд он бросил на дверь царской спальни, мне стало ясно, что Нахтмин задумался, уж не взял ли Аменхотеп обеих сестер в любовницы.
— Госпожа… — Его взгляд прикипел к запертой двери внутренних покоев. — Я вижу, фараон… занят.
Я густо покраснела.
— Да, он сейчас занят.
— Тогда, возможно, ты сможешь ему передать, что его отец и мать ждут его в Большом зале. Празднество в его честь идет уже несколько часов.
— А может, ты бы сам передал эту весть? — спросила я. — Мне ужасно не хочется… беспокоить их.
Нахтмин приподнял бровь.
— Что ж, хорошо.
Он постучал в дверь спальни, и из-за двери донесся мелодичный голос моей сестры:
— Входите!
Нахтмин исчез за дверью и несколько мгновений спустя появился снова.
— Они говорят, что придут, когда будут готовы.
Мне стоило большого труда скрыть разочарование. Нахтмин протянул мне руку:
— Это не значит, что ты должна пропустить празднество.
Я посмотрела на закрытую дверь и заколебалась. Если я уйду, Нефертити рассердится. Она заявит, что я ее бросила. Но я уже несколько часов сижу и разглядываю мозаики в прихожей, а солнце уже село…
Я поспешно протянула руку, и Нахтмин улыбнулся.
На помосте в Большом зале теперь стояло четыре золотых трона. Под ним поставили длинный стол, за которым сидели мои мать с отцом. Я видела, как они едят и беседуют с придворными визирями Старшего. Нахтмин провел меня к ним, и по пути я чувствовала на себе взгляд тети.
— Визирь Эйе… — Военачальник вежливо поклонился. — Госпожа Мутноджмет прибыла.
От того, что он, оказывается, знает мое имя, меня охватил трепет. Отец встал, нахмурившись, и резким тоном поинтересовался:
— Это прекрасно, но где еще одна моя дочь?.
Мы с Нахтмином переглянулись.
— Они сказали, что придут, когда будут готовы, — ответила я и почувствовала, как краска заливает мое лицо.
За столом кто-то ахнул. Это была Кийя.
— Благодарю, — сказал отец, и Нахтмин удалился.
Я уселась, и передо мной тут же появились чаши с едой: жареный гусь с чесноком, ячменное пиво и ягненок в меду. Играла музыка, и за стуком чаш трудно было расслышать, о чем говорят мои родители. Но Кийя перегнулась через стол, и голос ее прозвучал очень отчетливо.
— Она просто дура, если думает, что он меня позабудет. Аменхотеп обожает меня. Он посвящает мне стихи.
Я вспомнила о папирусах с гимнами в покоях Аменхотепа, и мне стало любопытно: уж не он ли их написал?
— Я забеременела в первый же год брака, и я уже знаю, что это будет сын, — со злорадным торжеством заявила Кийя. — Аменхотеп даже выбрал ему имя.
Я чуть было не спросила какое, но прикусила язык. Впрочем, моего вопроса и не потребовалось.
— Тутанхамон, — сказала Кийя. — Или, может, Небнефер. Небнефер, царевич Египта, — мечтательно произнесла она.
— А если родится девочка?
Черные глаза Кийи расширились. Подведенные сурьмой, они выглядели необыкновенно огромными.
— Девочка? С чего бы это вдруг…
Но она не договорила — ее прервало пение труб, возвестивших о появлении моей сестры. Все повернулись и увидели Нефертити, вошедшую в зал руку об руку с Аменхотепом. Придворные дамы Кийи тут же принялись перешептываться, поглядывая то на меня, то на мою сестру.
Царица Тийя резким тоном поинтересовалась у сына:
— Может, мы потанцуем, пока ночь еще не закончилась?
Аменхотеп взглянул на Нефертити.
— Да, можно и потанцевать, — сказала моя сестра, и тетя не оставила незамеченной такую почтительность со стороны своего сына.
Многие гости напились в эту ночь допьяна — с рассветом их должны были отнести в их носилки. Я остановилась вместе с родителями в мозаичном коридоре, ведущем к царским покоям; от холода меня била дрожь.
Мать нахмурилась:
— Ты дрожишь.
— Я просто устала. В Ахмиме мы никогда не засиживались настолько допоздна.
Мать задумчиво улыбнулась:
— Да, теперь многое будет иначе.
Она внимательно взглянула мне в лицо.
— Что там произошло?
— Аменхотеп был с Нефертити до празднества. Она пошла к нему. Нефертити сказала, что он попросил ее провести ночь с ним.
Мать, видя, что я несчастна, коснулась моей щеки:
— Не стоит бояться, Мутноджмет. Твоя сестра всего через дворик от тебя.
— Я понимаю. Просто я никогда еще не проводила ночей одна, без нее.
У меня задрожали губы, и я попыталась сжать их.
— Ты можешь спать у нас, — предложила мать.
Я покачала головой. Мне тринадцать лет. Я уже не ребенок.
— Нет, мне нужно привыкать к этому.
— Так значит, Кийя лишится своего положения, — заметила мать. — Панахеси будет в ярости.
