Барбара Картленд - Свободная от страха
— Я никогда бы не вышла замуж за человека, которого не люблю.
— Вам повезло, что вы сохранили какую-то веру в идеалы, — с плохо скрытой иронией произнес герцог.
Иоланда подумала, что он над ней насмехается, и тут же ответила:
— У каждого человека должны быть идеалы и вера во что-то чистое и красивое.
— Вы так думаете, потому что еще очень молоды, — отозвался герцог. — Когда вы повзрослеете, мадам, и лучше узнаете действительность, то поймете, что идеалы несовместимы с поисками успеха в жизни.
— Легче всего встать в позу скептика и ко всем проявлениям жизни относиться с насмешкой. Может быть, поэтому происходит столько несчастий в нашей стране, — вырвалось у Иоланды. — Люди, которые правят ею, расстались с идеалами юности ради достижения своих целей.
Когда она говорила это, в ее памяти всплыли рассказы о ветеранах войны, уволенных из армии без пенсии, о том, что все их заслуги и вознаграждения за их доблесть присвоили себе власть имущие.
— Неужели вы осмеливаетесь критиковать вашего великого полководца Наполеона Бонапарта? — удивился герцог. — Весьма странное выражение патриотизма!
Тут только Иоланда сообразила, что он считает ее француженкой, за которую она себя выдавала, и в ее гневной тираде усмотрел критику «корсиканского чудовища». Она растерялась и не знала, что ему ответить.
На память ей пришли статьи, которые она читала в газетах, о самоуправстве французского диктатора в покоренных им странах и о том, как страдали от этого простые люди.
— Любые войны жестоки и, в конце концов, бессмысленны, кто бы в них не победил, — говоря это, она даже разгорячилась. — У каждой войны один результат — гибель многих и многих невинных людей, вдовы и сироты, калеки и обездоленные…
Увлеченная речью, Иоланда забыла, с кем она разговаривает, ей хотелось продолжать свой монолог, но тут она вдруг увидела перед собой облаченного в черный вечерний костюм герцога и обомлела.
Неужели она осмелилась говорить с ним как с равным ей по положению собеседником, забыв о своей скромной роли служанки?
Внезапное прозрение пронзило ее мозг подобно молнии — ведь она погубила все их с Питером совместное предприятие, так удачно начавшееся.
— Простите меня, монсеньор, — проговорила она поспешно. — Я не должна была высказывать свои чувства, тем более что они вам совсем не интересны. Если вы позволите… то я вернусь к себе в комнату.
Она вновь присела в реверансе и собралась уже обратиться в бегство, как герцог остановил ее словами:
— Вам совсем незачем так торопиться, мадам. Наоборот, меня заинтересовало, откуда у вас могли появиться подобные мысли и почему вы так хорошо говорите по-французски, хотя все время жили в Англии?
— Но я француженка, монсеньор!
— Да, это очевидно, — кивнул герцог, — причем с истинно парижским аристократическим выговором.
Иоланда никак не ожидала, что герцог окажется таким проницательным.
Слишком поздно было как-то исправлять положение, а какая-нибудь убедительная ложь, способная все объяснить, не приходила в голову совершенно растерявшейся девушке.
Герцог ее разоблачил, и она не знала, как выбраться из запутанного положения. «Молчание — золото», — подумала про себя Иоланда и решила на будущее прикусить свой слишком длинный язык.
— У кого вы служили в Англии? — продолжал допрашивать ее герцог, оставив предыдущий, до конца не выясненный вопрос.
— Я… прислуживала леди Тивертон, монсеньор. — Иоланда воспряла духом, когда разговор перешел на более безопасную тему.
— Тивертон? — Герцог наморщил лоб. — Кажется, я где-то слышал эту фамилию. Но нет… не припоминаю…
— Вряд ли вы встречались с ними, монсеньор. Тивертоны постоянно жили в деревне, в своем поместье, и нечасто посещали Лондон.
— Вам нравилось в той семье?
— Да, монсеньор.
— Странно, что в годы войны Тивертоны наняли французскую прислугу… Если, конечно, вы не связаны родством с аристократами, сбежавшими из Франции от ужасов революции.
Иоланда тут же подумала, что ей представился шанс правдоподобно объяснить герцогу всю ее ситуацию.
— Вы правы, монсеньор. Мои родители служили во французском посольстве. А потом боялись вернуться на родину, опасаясь гильотины.
Герцог обрадовался собственной проницательности.
— Так, значит, вы впервые видите свою родную страну?
— Да, монсеньор.
— Ну раз вы жили в Англии столь долгое время, то, наверное, вам понравилась эта страна, которая приютила вас? Ведь вы совсем не помните вашу родину.
Иоланде потребовалось время, чтобы как-то разумно ответить на его вопрос.
— Да, действительно, я словно разорвана на две половины. С одной стороны, я француженка, но меня столько всего связывает с Англией.
— Я догадываюсь, какие чувства вы испытываете, — сказал герцог, — но, надеюсь, прекрасная Франция вас не разочарует.
В том, как он произнес эти слова, было нечто странное, и Иоланда не удержалась и взглянула ему в глаза. Его ресницы были по-прежнему полуопущены, вся его внешность выражала полнейшее равнодушие, но все же ей показалось, что Питер был прав, когда говорил, что от этого человека нужно держаться подальше.
Она не могла объяснить даже себе это ощущение, но от него исходили какие-то удивительные токи. Инстинкт подсказывал Иоланде, что это грозило ей опасностью. Она поняла, что ей лучше всего вырваться из-под воздействия его магнетизма и вернуться в свою комнату.
С большим усилием она оторвала взгляд от его лица.
— Я подумала… мне пришло в голову, монсеньор, — заговорила она торопливо и сбивчиво, — что раз вы здесь… на прогулке, то, может быть, мадемуазель… нуждается в моих услугах. Я должна поспешить к ней…
Она опять сделала реверанс и поспешила ко входу в гостиницу. Она казалась ей святым пристанищем, где можно уберечься от властной энергии, излучаемой герцогом.
Взбежав по лестнице, Иоланда остановилась, чтобы отдышаться. Никогда прежде она не могла себе и представить общение с подобным мужчиной, и не потому, что он обладал герцогским титулом, а потому что он был… как грозовая туча — пугающим, но и завораживающим.
Она произнесла вслух, словно заклинание:
— Я должна слушаться Питера и никогда больше не заговаривать с ним. — Но сердце ее продолжало по-прежнему тревожно биться.
Они прибыли в Париж на следующий вечер, и, к удивлению Иоланды, они не остановились в гостинице, а подъехали к огромному дворцу, который был предоставлен герцогу в качестве резиденции.
Когда-то этот дворец принадлежал аристократической французской семье, все члены которой сложили головы на гильотине. Теперь особняк стал собственностью правительства Франции, и сам Бонапарт распорядился предоставить его в распоряжение знатного гостя из Англии.
