Кэрри Лофти - Поцелуй воина
Ему нужно поспать. Но что нужно ей?
Она не хотела ничьей помощи, а у Габриэля не осталось других вариантов. Кроме как запереть ее в комнате без окон на несколько недель. Мысль о том, что придется ухаживать за ней, вырвать ее из опиумной зависимости, вцепившейся в нее как смерть, – он не мог выбрать более страшной задачи.
За его спиной раздался громкий стук в дверь.
– Откройте! Мы требуем, чтобы нас впустили.
Старые привычки не отпускали. Не важно, как долго он жил в безопасности монастыря, внезапный шум в коридоре заставил его искать оружие. Он отскочил от двери и схватил крупный осколок миски, прежде чем мысль пересилила его инстинкт.
Он отпер дверь и встал между Адой и людьми, которые вошли: Пачеко, Латорре, доктор и трое вооруженных стражников.
Он зло посмотрел на каждого из них, а затем его взгляд остановился на Пачеко. Осколок вонзился в ладонь.
– Она отдыхает впервые за час, и вы решили вломиться именно в этот момент?
Пачеко взглянул на Аду, потом перевел стеклянный черный взгляд на Габриэля.
– Это что еще я услышал от доктора?
Похожий на птицу человек выпятил грудь. Габриэль спросил:
– А у него хотя бы есть имя?
– Меня зовут Мендес, послушник, и...
– Он не соизволил представиться. – Габриэль потер затылок, но не нашел облегчения от нарастающего напряжения. – И он настаивал на кровопускании.
Пачеко красноречиво пожал плечами.
– И?.. Если ее нервы расшатаны, это может быть необходимо.
– Это и есть необходимо, – вмешался Мендес, его узкое лицо потемнело до цвета разбавленного красного вина. – Она явно не в себе и представляет угрозу для окружающих.
Габриэль резко вздохнул.
– Посмотрите на нее, – сказал он, указывая осколком. – Эта спящая женщина представляет для вас угрозу?
– Несомненно!
Габриэль шагнул ближе, наступая на костлявого доктора со всей силой, которую мог разумно сдерживать.
– Так, значит, это касается и меня тоже?
Стражники выхватили оружие.
– Габриэль! – Лицо Пачеко оставалось спокойным, несмотря на резкость в его голосе. – Ты не можешь угрожать этим людям! Мы гости в этом месте.
– Но, возможно, ненадолго, – сказал Латорре. – Брат Пачеко, этот послушник заслуживает наказания за такое поведение.
Габриэль отшвырнул глиняный осколок, втайне наслаждаясь тем, как стражники вздрогнули. Но дисциплинарное взыскание означало не только лишение свободы или пост – и без того не самые приятные перспективы, – но его также разлучат с Адой, а его испытание будет провалено. Ради них обоих он обуздал гнев, которому на мгновение поддался.
Он обратился к Пачеко, единственному из присутствующих, кто еще мог быть на ее стороне:
– Наставник, она... она боится. Не хочет, чтобы ее резали.
– Это опиум, – сказал Пачеко. – Ты позволяешь ей высказывать свое мнение, когда у нее нет даже рассудка.
Габриэль вздрогнул, вдруг устыдившись, что о болезни Ады говорится вслух. Латорре и Мендес больше не смотрели на нее как на ведьму или заразную, а смотрели на нее как на создание, которое нужно пожалеть.
Он ждал решения Пачеко, но не знал, что хочет услышать.
– Что случилось такого, что я не могу продолжать действовать так, как считаю нужным? – спросил он.
– Твое здравомыслие под вопросом, – ответил Пачеко.
– Но я знаю разницу между тем, когда за нее говорит опиум, и крайним ужасом.
Латорре поднял бровь и злобно посмотрел на него.
– Ты так хорошо знаешь ее, послушник?
Габриэль повернулся и отбросил овчину.
– Смотрите сами. У нее шрамы на ступнях. Кто-то намеренно истязал ее.
Пачеко пристально посмотрел на него. Муравьи, бегающие по коже, были бы гораздо приятнее.
– Ты устал, Габриэль, – сказал он.
– Вы, наверное, просто не можете понять ее страх. Она была испугана, а этот надменный боров обращался с ней как с каким-то животным.
Мендес снова негодующе забубнил. Его глаза перебегали с Пачеко на Латорре.
Но Латорре только, открыв рот, смотрел на босые ноги и лодыжки Ады.
– Ты снял с нее сапоги? Без сопровождающей?
Габриэль рывком вернул овчину на место.
– У нее лихорадка, и сама она не могла снять их. Что мне было делать?
– Послать за горничной или монашкой, – ответил Латорре.
– Вроде той, что удерживала ее? – Его резкий голос отразился эхом от низких каменных стен комнаты.
– Она делала это, чтобы я мог произвести кровопускание, – сказал Мендес. – Если бы ты не вмешался, сейчас эта женщина уже бы поправилась.
– Вы даже не спросили, что у нее за болезнь, – ответил Габриэль. – Опиум, чума, водянка – у вас на все одно лекарство.
Мендес взмахнул своим широким рукавом.
– Это невыносимо! Я хочу, чтобы его наказали!
Латорре кивнул и повернул свое одутловатое лицо к Пачеко.
– Я согласен с сеньором Мендесом. На этого мальчишку нужно наложить дисциплинарное взыскание.
Габриэль сжал кулаки.
– Я не мальчишка, ты...
– Никто не будет указывать мне, как надзирать за моим послушником. – Никогда не повышавший голос, что бы ни происходило, Пачеко взглядом своих черных глаз держал в повиновении каждого. – Вы понимаете меня?
– Я понимаю, – Ответил Латорре. – Но я также понимаю, что моя должность мажордома архиепископа дает мне право предоставить вам пристанище. Или отказать в нем.
– Брат Латорре, ты угрожаешь мне?
– Нет, только твоему послушнику. – Латорре взглянул на Аду. – Ему и этой безумной женщине, которую вы привели к нам. Я хочу, чтобы они оба ушли. Сейчас же.
Глава 7
– Они выгнали нас? Из-за меня?
Габриэль ничего не сказал. Их вещи, торопливо собранные, с каждым напряженным шагом ударялись об их спины. Колени и лодыжки Ады превратились в воду. Весенний холодок окутывал ее и наполнял каждую пору. Она сильнее прильнула к Габриэлю, и за поддержкой, и за теплом. Она надеялась, что в момент отчаяния она прильнула бы к какому-нибудь мужчине с таким же пылом.
Подняв голову, Ада увидела две параллельные линии домов, протянувшиеся перед ними. Казалось, улица была нескончаемо длинной. К горлу подступила тошнота от перспективы пройти такое расстояние.
– Едва ли это справедливо для тебя, – сказала она, сглатывая подступающую желчь. – Быть изгнанным вместе со мной.
Его голос пророкотал около ее уха, приглушенный гром:
– Это извинение?
– Не думаю. Ты сам себе это устроил.
– Продолжай говорить это, inglesa. – Он остановился и поддержат ее, когда она стала падать. – Тогда ты не разделишь ответственность.
Ада облизнула губы, никогда в жизни она не чувствовала такой жажды.
