Пэм Розенталь - Служанка и виконт
От удара ножа по столу суфле, приготовленное на десерт, опало. К всеобщему восторгу, месье Коле объявил, что теперь его должны съесть слуги. Эти идиотские гости обойдутся клубничными, малиновыми и абрикосовыми тортами, горами меренг и миндального печенья, украшенных миндалем и фисташками, рассыпчатыми марципановыми пирожными забавной и иногда неприличной формы и цвета, покрытыми шоколадной глазурью эклерами и профитролями, начиненными английским кремом, целыми башнями из фруктов, увенчанных ананасами, выращенными в теплицах, наконец, фантастическим мороженым с ароматом фруктов кофе, кокоса и засахаренных фиалок.
Они слышали, как колеса карет с гостями стучат по подъемному мосту. Николя осмотрел ливрею каждого лакея, прищелкивая языком, когда замечал у кого-то сальное пятно а у кого-то потемневший галун. Наконец все лакейское войско замаршировало вверх по лестнице, причем каждый следующий нес еще более впечатляющее блюдо, чем предыдущий.
Затем они замаршировали обратно вниз, чтобы принести другие блюда и вина.
— Больше, больше вина! — кричал Николя. Банкет удался.
Как он позднее объяснил, гости приехали только из уважения к древнему роду герцогини и благодаря любопытству, которое вызывала репутация виконта. Но они остались и получили большое удовольствие. Угощение вызвало настоящий триумф, и семья вела себя соответственно случаю. Даже герцог вел себя вполне прилично, внося свою лепту остроумными анекдотами о жизни и привычках двора Людовика XV.
— Итак, Горгону наконец приняли в местное дворянское общество, — закончил Николя. — Будем надеяться, что хотя бы немножко отдохнем от ее вечных придирок. А теперь, мадам и месье, — добавил он, открывая очередную бутылку вина и раздавая осевшее, но все еще вкуснейшее суфле, — наша очередь попраздновать.
Но Мари-Лор рано ушла из-за стола, унося с собой кувшинчик лимонной воды, который дал ей месье Коле, чтобы смыть с себя кухонные запахи. Казалось, что даже он интересуется ее отношениями с виконтом.
Она вымылась. Неплохо.
Сняла чепчик. Треснувшее зеркало в ее комнатке мало о чем говорило, но она заметила, что ее волосы снова стали густыми и блестящими, какими и были до того, как она заболела тифом. Она безжалостно расчесала их щеткой. У нее не было ни одной ленточки, и единственное, что она могла придумать, — это в ожидании, когда Батист постучит в ее дверь, закрутить спиралью две пряди, а потом расчесать их.
Когда наконец раздался стук в дверь, Мари-Лор просто почувствовала общий вздох, донесшийся из комнат прислуги: все, кто уже не бражничал в буфетной, ждали этого стука вместе с ней.
Глава 8
Ответив такой же улыбкой и кивнув улыбающемуся Батисту, она последовала за ним вниз по лестнице через незнакомый коридор с серебристыми каменными стенами, которые еще не успели замазать штукатуры Горгоны. Мари-Лор чувствовала себя удивительно спокойно, странно лишенная силы воли, словно ею руководили какие-то таинственные силы. Возможно, повлиял длинный утомительный день, но ей казалось, что это все происходит во сне. Или, более точно, это происходит с кем-то другим. С персонажем пьесы, может быть; да, это происходит с затаившей дыхание инженю, которую просто зовут, как и ее, Мари-Лор. А она, настоящая Мари-Лор, наблюдает за развитием драмы с дешевого жесткого места в райке, самом верхнем ярусе театра.
Батист остановился перед дверной аркой и повернул в замке большой железный ключ. Распахнул дверь, отвесил насмешливо поклон и, поскольку ноги Мари-Лор отказывались служить ей, легонько втолкнул девушку в ярко освещенную комнату.
Должно быть, кто-то зажег множество свечей. Требовалось время, чтобы глаза после полумрака коридора привыкнули к яркому свету. Она стала различать большие предметы Остановки; слева от нее что-то сверкало, возможно, застекленный книжный шкаф. Но единственным органом, на который она могла положиться, был ее нос. Она стояла неподвижно, вдыхая аромат розмарина и лаванды. В другом конце комнаты начала вырисовываться фигура Жозефа. Он прислонился к столбику большой, закрытой пологом кровати и загадочно улыбался. На нем были комнатные туфли и богато расшитый халат.
Его улыбка вернула окружающему реальность. Он подмигнул:
— Наконец. Наконец какой-то содержательный разговор. Это легкомысленное подмигивание подтверждало его искренность. Девушка не знала, почему она уверена в этом, но верила, что это так.
Она верила, что прошлой ночью он не лгал, говоря о своих принципах. Что бы ни произошло между ними, он не воспользуется правом хозяина над служанкой.
Вот и хорошо. Они поговорят.
Она должна радоваться.
Конечно, это ее радует.
«Извини, Батист, — подумала она, когда за ней закрылась дверь. — Извини, сегодня ночью у нас не будет ничего, за чем бы стоило подглядывать».
Однако Мари-Лор было трудно отвести взгляд от огромной кровати виконта.
К счастью, он, видимо, понял это и указал гостье на мягкую скамеечку в оконной нише и придвинул к ней кресло для себя. Таким образом пурпурный бархатный полог не попадал в поле ее зрения.
— Уж с этого кресла я не свалюсь. Как видите, ножки у него не сломаны. — Он улыбался, и она отвечала ему улыбкой, пока не стало ясно, что один из них должен что-то сказать.
По молчаливому согласию они выбрали литературу, как самый безопасный для обсуждения предмет. Мари-Лор уже несколько месяцев не говорила о книгах. Но поощряемая интересом, который она видела в глазах виконта, она скоро обнаружила, что разговорилась так, словно была снова в своей лавке.
— И я должна признаться, — в заключение сказала она, — что мемуары месье Руссо несколько разочаровали меня, хотя и произвели большое впечатление своей искренностью и… величием души. Но это была очень агрессивная искренность и очень сомнительное величие.
Жозеф свел брови.
— Вы суровый критик.
— Для судомойки, вы хотите сказать?
— Нет, я хочу сказать совсем не это. Я придерживаюсь того мнения, которое высказал вчера. Такого чрезвычайно умного читателя надо ценить.
Мари-Лор с изумлением посмотрела на собеседника. Но в его словах не было иронии или притворства.
— И вы правы, — добавил виконт, — Я не воспринимал его с этой точки зрения, но Руссо действительно выдает его эгоизм, не правда ли? Как будто он использует всю эту искренность и смирение как дубинку, чтобы подчинить читателей.
Девушка засмеялась:
— Да, да, вы прекрасно это выразили. Ну конечно, будучи сами писателем…
Но как раз в тот момент, когда она собиралась перевести разговор на него и его труды, широко зевнула.
«А все шло так хорошо», — подумал Жозеф.
