Наталья Пушкина-Меренберг - Вера Петровна. Петербургский роман (Роман дочери Пушкина, написанный ею самой)
— Вам нечего бояться, барышня. В доме все спят. Тихо, как на кладбище. Никто не видел и не слышал, как мы сели в коляску.
Приключение казалось ей делом обычным и совершенно естественным. А Любочка освоилась не так быстро. Ей потребовалось присутствие Бориса и его живое общение, чтобы заглушить угрызения совести.
Петербургские балы в Опере подражали парижским. Северная столица полагала, что во многом она должна следовать примеру города на Сене. Если в Париже внешний глянец и помпезность обеспечивались мощью денег, то императорский театр не испытывал никаких трудностей в этом отношении и даже превосходил тогдашнюю парижскую Оперу по богатству декораций и оформления. Нельзя не заметить, однако, французский esprit,[3] живость парижан, падких до развлечений, которые умели предать какую-то особенную пышность этим ночным праздникам. В нем принимали участие с одинаковым удовольствием и настоящим галльским весельем все слои населения, от самых высоких до самых низких. Праздник уравнивал всех. Это была республика свободного духа, в которой царили только юмор и смех.
В Петербурге было намного тише и манернее, и в оперных балах могли принимать участие только высшие слои общества. Однако и здесь не исключалось некоторое присутствие театрального мира и Demie monde,[4] видных представителей которого Париж шлет щедрым жителям Севера. Несмотря на это, в Петербурге сохранялся степенный и приличный тон, и знатные дамы, любившие маскарад ради маленьких интриг, не стеснялись там появляться. Полиция строго следила за порядком и слишком большие вольности пресекала в зародыше.
Сам царь со своими взрослыми сыновьями не пропускал оперных балов, с относительной свободой общался с масками и находил в этом развлечение. В свете поговаривали, что он не такой уж безупречный супруг, каким хочет казаться, и что многие из красивых верноподданных дам не были к нему жестоки. Они находили, что маскарадный бал очень удобен для завязывания новых связей.
Когда Беклешов со своими двумя «домино» вышел из кареты, а кучеру было приказано ждать в определенном месте, к Борису приблизился человек в маске и что-то сказал ему на ухо.
— Дуняша, — обратился Беклешов к горничной, — здесь мой друг, который готов тебе служить. Я советую тебе принять его предложение, ты хорошо проведешь с ним время.
Два раза повторять это горничной не пришлось. Она тут же повисла на руке неизвестного и исчезла с ним в толпе.
— Кто этот незнакомец, с которым ты отослал Дуняшу? — спросила беспокойно Любочка. — Она будет болтать без толку с ним, а если тот предложит ей еще и выпить, то она выдаст нашу тайну.
— Не беспокойся, дорогая. Это — Василий, мой слуга, мой раб. Ему Дуняша может сказать, что захочет, он не выдаст. Он молчалив как могила.
Сказав это, Борис стал пробираться через толпу масок.
Время между двенадцатью и часом ночи было лучшим временем праздника, когда бал привлекал наибольшее число посетителей. Городские театры и частные клубы закрывались, и элегантные молодые люди приходили на бал после выполнения своих общественных обязанностей. Борис предусмотрительно выбрал этот час, когда он рассчитывал быть менее заметным.
Убранство зала в высшей степени поражало своим великолепием. Море света слепило глаза. Экзотические деревья и цветы из царской зимней оранжереи создавали атмосферу тропического сада. Журчащие фонтаны распространяли свежесть и прохладу, а небольшие рощицы, расположившиеся в затемненных укромных местах, соблазнительно манили к доверительному диалогу. Сцена соединялась с театральным залом, отчего пространство зала казалось огромным, и Любочка, которая с Громовыми часто посещала Оперу, не ориентировалась в новой обстановке.
Музыка двух военных оркестров, многие тысячи человеческих голосов, шум водопадов и необычное зрелище мелькающих вокруг людей в масках привели Любочку в такое замешательство, что она от страха судорожно прижалась к руке своего спутника.
Бориса тотчас окружило много знакомых, возбужденных любопытством к его даме в маске. Они чуяли здесь что-то особенное, некую интригу, возможно, великосветскую, которая здесь ждала своего продолжения. Неудивительно поэтому, что его закидали вопросами в надежде получить ответ и открыть тайну его дамы в маске. Сама Любочка боялась выдать себя голосом. Ей было душно в этой толпе масок, и она благоразумно хранила молчание.
Говорил один Борис. Язык у него был проворный, и с помощью анекдотов и остроумных ответов ему удалось в конце концов отбиться от любопытных. Лишь только он собрался с Любочкой скрыться в пестром потоке масок, как встретил своего отца. Увидев его, Любочка испугалась. Это был первый знакомый, которого она встретила.
— А, Борис! — сказал генерал. — Я рад видеть, что ты хорошо проводишь время. Могу я в качестве третьего присоединиться к вам?
— Ты позволишь мне сегодня остаться наедине с моей спутницей, отец, — ответил Борис. — Она хочет побыть со мной наедине. Не правда ли, красивые маски? — обратился он к ней.
Любочка молча кивнула головой.
— О, это выглядит довольно загадочно, — ответил генерал. — Боишься раскрыть инкогнито. Тогда я, конечно, не буду мешать.
Он отошел от них, мигнув черному домино с желтым бантом на плече, стоявшему рядом с ним. Тот подошел к нему, и он прошептал ему несколько слов на ухо, указав на Бориса.
— Слушаюсь, — сказала маска и отошла от генерала.
Любочке вовсе не нужна была свобода, которую предоставляла ей маска, и она больше всего боялась быть узнанной.
После прогулки по залу ей захотелось вернуться с Борисом в маленькую рощицу, чтобы пошептаться с любимым. Там их окружали цветущие кусты камелий, гиацинты и фиалки наполняли воздух одуряющим ароматом. Кусты заглушали звуки музыки. В тот самый момент, когда они присели, черное домино с желтым бантом прошмыгнуло рядом. Оно незаметно следовало за ними за зеленой изгородью, отделявшей их укромное местечко от любопытных глаз.
Утомленная шумом и жарой, Любочка сняла маску, чтобы освежиться. Здесь она чувствовала себя в безопасности от нежелательных встреч и в первый раз за вечер в полной мере испытала блаженство быть наедине с Борисом. Без всякого стыда и отбросив предрассудки, она дала волю так долго скрываемым чувствам. Лицом к лицу, рука об руку с любимым она забыла об окружении и с бесконечным наслаждением слушала уверения в его любви. Она жадно впитывала каждое его слово, подобно тому, как раскаленная от засухи земля впитывает струи дождя. Для дела Борис не скупился на обещания и клятвы в вечной любви. У Любочки не должно было остаться ни малейшего сомнения в том, что их чувства взаимны.
