Анн Голон - Анжелика в Квебеке
Повсюду были дети, один — светловолосые и светлоглазые, другие — смуглые, с блестящими черными глазами индейцев.
Справа стояла матушка Буржуа, окруженная своими «дочерьми». Их бледные лица выражали искреннюю радость от того, что, наконец, они добрались до Квебека. В толпе легко было распознать новых иммигрантов, прибывших в этот самый день, по их худобе, бледному цвету лица, покрасневшим векам и общему жалкому и затравленному виду, привезенному из Старого Света. Все это пройдет, достаточно им будет получить несколько арпанов земли или же начать охотиться.
Для этих вновь прибывших людей сегодняшняя церемония была едновременно началом и концом.
Для них, приехавших в Канаду в поисках лучшей жизни, старое королевство отдалялось подобно тяжелогруженому кораблю, увозящему их прошлое.
Маргарита Буржуа подняла голову, встретилась взглядом с Анжеликой и заговорщицки улыбнулась ей. В последний раз они виделись в Тадуссаке. «Ну вот, видите! Все устроилось наилучшим образом», — казалось, говорила эта улыбка.
Анжелика улыбнулась ей в ответ и почувствовала общее дружелюбие и теплоту окружавших ее людей.
И лишь одна женщина свирепо взглянула в ее сторону.
Она стояла немного позади, с правой стороны, на коленях. Вся ее напряженная поза, с резко выпрямленной спиной, выражала гнев и непреклонность.
Очень высокая, одетая как бы в глубокий траур, но с пышностью, подобающей самой знатной даме. Ее взгляд, брошенный на Анжелику, был подобен острой бритве. Затем она отвернулась и подчеркнуто сосредоточенно стала созерцать витраж. Всем своим видом она хотела показать, что не замечает окружающих. Полумрак базилики освещал острые черты ее бледного, как мел, лица. «Маска смерти», — подумала Анжелика. Опущенные вниз углы ее узкого, ярко накрашенного рта, похожего на шрам, придавали выражение глубокой скорби ее мертвенно-бледному лицу. Ее руки так сильно дрожали, что казалось, объемистый молитвенник вот-вот выпадет из них.
Одного взгляда было достаточно Анжелике, чтобы понять, что перед ней воинственная Сабина де Кастель-Моржа.
***Одну за другой Анжелика отстегивала булавки, которыми был прикреплен жемчужный пластрон к ее голубому платью, и складывала их в чашу из оникса. Зеркало в деревянной золоченой раме отражало ее лицо, подобное распускающемуся цветку утренней зари, на котором сияли зеленые глаза, блеском своим спорящие со сверканием алмазов в ее ушах. Но почему ее отражение было хотя и ослепительным, но слегка замутненным? Причиной этого, несомненно, был горячий пар, поднимающийся из приготовленной для нее ванны. Она попыталась протереть зеркало, но это ни к чему не привело.
Из этого Анжелика сделала вывод, что она немного пьяна. Но это было и неудивительно, после всех событий сегодняшнего дня и после всего выпитого.
Лишь глубоко за полночь ей удалось наконец остаться одной. И теперь она даже находила некоторое расслабляющее удовольствие в таком скучном занятии, как отстегивание булавок.
Это чудесное платье ее не предало. Они с ним оба соблюдали тот договор, который заключает Женщина и ее Наряд, тот секретный договор, который помогает им взаимодействовать в их красоте.
Теперь она была счастлива, оставшись одна. За долгие годы ее свободной жизни она отвыкла от светского этикета, и ей показалось, что она уже не сможет снова стать придворной дамой, окруженной слугами и лакеями. Во всяком случае, не так сразу… К тому же существовала проблема с цветком лилии на ее плече — этим позорным клеймом, из-за которого она могла довериться только самым преданным служанкам.
Тем хуже! Она предпочитала уколоть себе пальцы булавками, но зато наслаждаться какое-то время одиночеством.
Она наконец сняла пластрон, расстегнула корсаж и, отбросив их подальше, вздохнула с облегчением. Затем она распустила волосы. Зеркало, покрытое по-прежнему облаком пара, отражало ее, стоявшую в тончайшем прозрачном белье, сквозь которое просвечивала белизна ее кожи и двумя более темными пятнами обозначились кончики груди.
Над зеркалом висело громадное распятие из серебра и слоновой кости. В доме Виль д'Аврэя распятия были повсюду, но они были так искусно выполнены, что казались украшениями, а не предметами культа.
Сняв рубашку, Анжелика осталась обнаженной. Она подобрала волосы лентой и приблизилась к ванне. Еще раз вздохнув, она вступила в теплую воду. Дневная усталость исчезла. Ее охватило блаженство, все мысли ушли, и, опершись головой о край ванны, она погрузилась в мечтания.
Она была в Квебеке.
И для нее это звучало почти столь же торжественно, как в тогда, когда она осознала, что ОНА БЫЛА В ВЕРСАЛЕ.
Важно было оценить, какой путь ей пришлось преодолеть, чтобы сейчас праздновать эту победу.
Она была в Квебеке, и после жизни, полной блужданий, он показался ей гаванью, полной чудес.
Она была в городе. В городе французской провинции с его домами, церквами, садами, лавками.
Она была здесь, в ванне, наполненной горячей водой, а вокруг нее — молчание тихой ночи. Зеркала отражали ее лежащее тело. Висящие повсюду, они увеличивали, раздвигали пространство этой маленькой комнатушки, в которой маркиз соорудил роскошную ванную комнату.
Они смогли попасть в дом маркиза де Виль д'Аврэя еще до наступления темноты, что было почти так же трудно, как и сама высадка в Квебеке. Каким чудом им удалось в конце концов закончить всю эту церемонию приветствий и поздравлений и отправиться в дом маркиза, которым он так гордился?
— Но он совсем маленький, — вскричала Анжелика при виде дома.
— Но он очарователен, — возразил маркиз.
С этим нельзя было не согласиться. Несмотря на свои скромные размеры, дом был уютным и приветливым.
Маркиз сказал Анжелике, что она испорчена воспоминаниями о королевских замках. Для Квебека этот дом был достаточно просторным.
Он был двухэтажным, к нему примыкал широкий двор со службами, крытым гумном, дровяным сараем, пристройками, и Виль д'Аврэй заявил, что вскоре он приобретет соседнее поле, чтобы построить там конюшни, ферму, держать скот и выращивать овощи.
Войдя в дом, они очутились в большой низкой комнате, в глубине которой приветливо горел камин, а посредине стоял стол, покрытый белой дамасской скатертью и уставленный серебряной посудой; справа была видна гостиная, обставленная мебелью, покрытой коврами.
— Я привез большинство своей мебели из Франции, — заявил Виль д'Аврэй.
Как он и предупреждал, служанка ждала их, стоя возле стола, застывшая, как деревянная статуя, и сама казавшаяся частью декора.
Это была высокая полная женщина, со спокойным лицом, с робким взглядом из-под бретонского чепца. Она прижимала к груди, как ребенка, свою знаменитую фаянсовую «гусятницу», над которой возвышалась золотистая корочка паштета из дичи.