Жюльетта Бенцони - Любовь, только любовь
– Нет, ты не будешь больше преследовать меня! Завтра ты умрешь! А сегодня я изгоню из тебя злого духа, колдунья! Я отниму у тебя всю твою силу. Когда я овладею тобой, я, может, пойму, что ты обыкновенная женщина, как все…
И между ними разгорелась дикая, беспощадная борьба. Катрин, стиснув зубы, сопротивлялась, сдерживая дыхание и сберегая, как могла, свои силы, как будто от этого зависела ее жизнь. Она извивалась как угорь, но у Арно была сила здорового мужчины, а она – лишь измученная лишениями и заточением слабая женщина. Понемногу она слабела и поняла, что больше не может сопротивляться. Ее длинные волосы опутывали ее как сетью. Арно уже схватил ее за запястье и отвел руку назад, пытаясь проделать то же самое с другой. Силы Катрин все убывали от напряжения и гнева, и внезапно она ослабела. Губы Арно прильнули к ее губам, и она задохнулась от его поцелуя. Она почувствовала, что почти теряет сознание. Она все еще пыталась бороться против этой новой слабости, которая постепенно овладевала всем ее телом. Но больше не было сил.
Почти потеряв сознание, она поняла, что он приподнялся, продолжая держать ее руки, и начал снимать с нее платье. Она закрыла глаза, чтобы ничего больше не видеть, но слышала его тяжелое дыхание, как у человека, который долго бежал. Ее пальцы, сжатые сильной рукой Арно, болели, и она изогнулась, чтобы освободиться от боли, но вдруг желание пронзило ее. Он снова поцеловал ее, и Катрин почувствовала, как в ее теле очнулись жадные демоны после долгого сна, к которому она принудила их. Забыв обо всем – о виселице и ненависти, злобе и унижении, – она полностью отдалась своей страсти и не почувствовала, как он освободил ее руки, и она инстинктивно протянула их к груди молодого человека. Он заговорил хриплым, едва слышным голосом, как во сне. Он шептал пылкие слова любви, прерываемые оскорблениями, не переставая целовать ее. Закрыв глаза, она не отвечала, позволяя ему бредить, отдаваясь полностью своей страсти…
И чудо произошло, чудо, как искра, проскакивающая между двумя существами, предназначенными друг другу на все времена. Катрин отдалась ему, как никогда не отдавалась никому, и в ответ необыкновенная радость охватила ее, радость, даже о возможности которой она никогда не подозревала. Радость, которая стерла все и одна минута которой стоила всей жизни…
Когда волна страсти прошла и она почувствовала себя лежащей без сил на голом полу своей темницы, она поняла, что Арно уходит. Она открыла глаза, увидела, как он, шатаясь, направляется к двери, и прошептала:
– Арно!..
Он повернулся медленно, как будто с сожалением. Открыл рот, желая что-то сказать, но ни один звук не вырвался из его груди. Тогда она очень тихо прошептала:
– Можешь идти… а я могу теперь умереть. Теперь я знаю, что ты никогда не забудешь меня.
С глухим криком он кинулся к двери, забыв свой фонарь. Катрин слышала его шаги по галереям крепости. Боясь, как бы не вошли солдаты, Катрин живо натянула на себя одежду, зарылась в солому и забылась во сне. Когда один из стражников вошел в камеру забрать фонарь и увидел, что она крепко спит, он в недоумении постоял несколько мгновений над ней.
– Так спать, когда через несколько часов тебя повесят, – поделился он со своим напарником, – вот это храбрость! Вот это женщина!
Жанна
Покидая темницу, в которой томилась Катрин, Арно и не подозревал, какую огромную радость ей принесло его посещение. Все перевернулось в душе молодой женщины. Она позабыла и о застенке, и о той ужасной участи, которая ее ожидала. Счастье, которое она познала в этот час, заставило отступить страх смерти. Она отрешилась от всего и почти не обратила внимания на монаха, явившегося ее исповедать. Безучастно, с легкой улыбкой на устах выслушала она его, и эта улыбка даже слегка шокировала святого отца. Питуль, рыдая, принес ей еду, которой она давно уже не пробовала: белый хлеб, свежее мясо, вино – накануне в город по воде, сопровождаемый лично Девой, прибыл обоз с продовольствием.
– Как представлю, что она, быть может, сегодня вечером будет здесь, а вы ее не увидите… – рыдал Питуль так сильно, что Катрин пришлось его утешать. Лично ей, готовящейся к смерти, не было дела до Девы: ведь она умрет счастливой.
Эта странная безмятежность не покинула ее и тогда, когда вечером, в восемь часов, ее посадили в повозку, на которой обычно отвозили отбросы. Рядом с ней уселся монах, позади – палач, и в окружении стрелков они выехали из Шастеле. В грубом балахоне, с веревкой на шее, Катрин покорно тряслась в повозке, подпрыгивающей на ухабах. Ее огромные глаза напоминали глаза сомнамбулы, а сама она, казалось, принадлежала уже другому миру.
Повозка пересекла птичьи ряды, пустынные в этот час, и покатила по улице Отельри. Эта широкая улица с постоялыми дворами, процветавшими в обычное время, украшенными красивыми вывесками, была всегда оживленной, но в этот вечер на ней никого не было. Во всех домах ставни были закрыты, и несколько редких прохожих так спешили, что почти не обращали внимания на мрачный кортеж. Один из солдат пробурчал:
– Они все у Бургундских ворот, там, где Дева должна войти в город. Наши сеньоры-советники могли бы вынести свой приговор немного пораньше. А то и они там, и мы…
– Что же, придется поторопиться, – ответил другой.
– Тише вы, – приказал сержант, ехавший верхом.
И в самом деле, в восточной части города слышался шум многоголосой толпы. Она гудела, как рой встревоженных гигантских пчел, тогда как в других местах было тихо. Зазвонили колокола соборов Сент-Этьенн, Сен-Коломб и собора Орлеанской Богоматери. Крики и приветствия усиливались по мере их приближения к собору Сен-Круа.
– Она уже входит! – возбужденно вскрикнул стрелок.
– Аминь, – привычно произнес монах.
Катрин пожала плечами. Она торопила события, ей хотелось, чтобы вся эта зловещая комедия побыстрее закончилась. Забавно, но она больше не вспоминала Арно, а думала о Мишеле. С ужасающей отчетливостью видела она его, следуя на казнь по улице Сен-Дени. Вокруг нее бушевала толпа, а она была так одинока! Никому не было до нее дела. Вместе со старым вялым монахом и спешившими солдатами она приближалась к смерти.
Улица внезапно расширилась, и они увидели собор Сен-Круа. Шпили его еще блестели в последних лучах заходящего солнца. На темной паперти, освещенной двумя восковыми свечами, которые держали мальчики из хора, стоял прелат в черной ризе, рядом с ним с большим обрядовым крестом в руках застыл молодой служка. Шум ликования приближался. Колокола собора выплеснули волну оскорбительной радости на голову осужденной. Внезапный протест охватил ее: по какому праву все эти ликующие люди принуждают ее умереть? В ней вдруг с неистовой силой пробудился инстинкт самосохранения. Она задергалась в своих путах и, когда повозка затряслась по неровной мостовой, закричала:
