Филиппа Грегори - Меридон
– Ах ты бедная моя дурочка! – воскликнул Уилл, прижал меня к себе и крепко поцеловал. – Глупая девочка! Я тебе это со зла сказал, глупенькая! Ты наболтала мне, что лорд Перри пришел к тебе в спальню и ему так везло в карты! Я разозлился, мне хотелось тоже сделать тебе больно. Я в глаза не видел Бекки уже несколько месяцев! Она жила у меня, пока болела… ну, пару раз ложилась ко мне в постель. Потом переспала с половиной деревни, а потом мы ей надоели, она собралась и уехала в Брайтон! С тех пор мы ее не видели.
– А дети?.. – воскликнула я, заикаясь от злости.
Я так ясно ее себе представляла, и эти личики у камина, я мучила себя до слез, думая, как Уилла любят в этой маленькой семье!
– Уилл! Ты мне врал! Я сердце себе разбила, представляя, как вы живете все вместе в твоем доме – и она, и дети. Я боялась, что ты мне однажды скажешь, что тебе нужно остаться с ней и детьми.
– А дети у меня, – беззаботно отозвался Уилл и, в ответ на мой изумленный взгляд, добавил: – Конечно, у меня! Она путалась со всеми мужиками в деревне, должен же кто-то был приглядывать за детьми! К тому же я их полюбил. Когда она ушла, они сказали, что хотят остаться со мной. Спросили меня, женюсь ли я на ком-нибудь, чтобы у них была новая мама.
Он искоса мне улыбнулся.
– Я так понимаю, возражений у тебя нет? – спросил он.
Я ахнула.
– Трое детей? – спросила я.
– Ага.
– И все маленькие?
– А легче, когда они маленькие, – рассудительно ответил Уилл. – Привыкают быстрее. Это как щенков обучать.
– Но я ничего не знаю про детей, – сказала я. – Я не смогу о них заботиться.
Я вспомнила хнычущего младенца Займы и свое жестокосердное равнодушие к нему.
– Я не умею смотреть за детьми, Уилл. Не знаю, как вести хозяйство, не умею готовить для малышей. Я не смогу!
Он снова прижал меня к себе и заставил замолчать, быстро и мягко целуя в губы.
– Глупая моя любимая, – тихо произнес он. – Я не за тем гонялся за тобой по всей стране, чтобы привезти к себе и заставить учиться на домохозяйку. Я не хочу, чтобы ты их за меня кормила и обихаживала. Это я и сам могу. Я хочу, чтобы ты со мной жила, чтобы я радовался, видя тебя утром, днем и ночью. Я не хочу, чтобы ты мне прислуживала. А что до детей… я хочу, чтобы ты их полюбила. Представь, что они – птички, и полюби. Я сделаю все остальное.
Я бы возразила, но он прижал меня к себе, и когда я подняла лицо, чтобы произнести: «Но, Уилл!..» – он стал так тепло и нежно меня целовать, что я поняла: ничего не выйдет. Хотя я знала, что он не прав, что я не смогу полюбить этих детей, я покорилась легкости, исходящей от него, и теплому наслаждению, и промолчала.
Он протянул руку поверх меня и забросал нас соломой для тепла.
– Холодная ночь, – сказал он. – Уже недолго.
Возчик раскурил трубку, и сладкий, как леденец, запах дыма потянулся над нами. Я видела, как в темноте мерцает уголек. Возчик перекинул вожжи через шест и зажег впереди фонарь.
– Можешь зажечь тот, что сзади? – крикнул он Уиллу.
Уилл выбрался из норы в соломе и пошел к задней части воза, чтобы зажечь и вывесить фонарь.
Потом он вернулся ко мне, осторожно ступая по тюкам ткани, подгреб еще соломы и скользнул в тепло. Он обнял меня за плечи и снова привлек к себе.
– И все это время, – сказал он, – все это время, пока ты малышкой и девочкой кочевала, во всех этих деревнях, городках и богом забытых углах, я так думаю, были мужчины, много мужчин, которые тебя замечали, и желали, и влюблялись в тебя. И, может быть, ты им не отказывала, а? Может, тебе пришлось избавиться от ребенка? Или бросить его?
– Нет, – ответила я, почти обидевшись. – Нет, ни единого. Я тебе говорю, Уилл, я была холодна. Холодна, как лед, с ног до головы. Ты же помнишь, какой я была, когда появилась в Широком Доле. Мне не нравилось, когда меня трогают, даже Дэнди. У меня так и не было любовника.
– А Перри? – спросил Уилл.
Я скорчила рожу, которую он едва мог увидеть в сгущавшихся сумерках.
– Не думаю, что Перри считается, – сказала я.
Уилл фыркнул, презрительно и по-мужски.
Я на мгновение вспомнила о леди Хейверинг и бедняжке Марии, о священной важности женского целомудрия. Подумала, что многие мужчины ценят в женщине девственность, словно женщины – чистокровные кобылы, которых нужно держать подальше от беспородных самцов. Лицо мое в сумерках стало чуть жестче при мысли, что Уилл, мой Уилл, такой же мужчина, как и прочие, и ему важно, чтобы я ни с кем до него не спала, хотя сам он ложился и с Бекки, и с двумя десятками других, как я догадывалась.
– Если это важно, с мужчиной я по-настоящему не была, – грубо сказала я. – Можешь звать меня девственницей, если тебе так нравится.
Он не мог ясно видеть мое лицо в полутьме, но того, как звучал мой голос, было бы достаточно, чтобы его насторожить.
– Девственница! – воскликнул он с явной радостью. – Девственница? Правда?
Он помолчал.
Я закипала в темноте.
– Девственница! – повторил Уилл. – Как необычно! Подумать только, ты и единорогов можешь видеть, и все такое! У меня прежде не было девственницы. Думаю, я прежде их даже не видел! Надеюсь, мне будет не очень больно!
– Что?!
Я сжала кулак, чтобы его стукнуть, но он его поймал и прижал меня к себе.
– Ах ты маленькая глупая корова, – сказал он с любовью. – Будто мне есть дело до того, переспала ты с половиной Солсбери или нет. Теперь ты со мной, правда? И любишь меня, так? Я только хотел знать, не оставила ли ты свое сердце где-то на дороге, позади. Но если ревнивый любовник не станет колотить в мою дверь, я смогу спать спокойно – с тобой.
Мы и поспали спокойно.
Возчик высадил нас на углу возле деревни. Мы попрощались с ним и посмотрели, как, раскачиваясь, удаляется во тьму задний фонарь на возу. Глядя на этот маленький огонек, я вспомнила что-то, что-то печальное, но не знала, что именно. Потом я поняла – женщину, которая бежала за фургоном, крича: «Сара!» – мою мать, которая хотела отослать меня из Широкого Дола, потому что не верила в то, что землевладелец может не быть жестоким.
Я протянула руку и привлекла надежного большого Уилла к себе. Со мной все будет иначе.
– Сапоги не жмут? – спросил Уилл.
– Нет, – ответила я. – Это мои, я в них верхом езжу.
– Тогда пошли, – сказал он, взял меня за руку и повел по тропинке.
Леса по левую сторону от дороги были темны и загадочны, что-то тихо шуршало, вдали ухнула сова.
Уилл принюхался, как голодный пес.
– Хорошо дома, – сказал он.
По правую руку от нас лежали бледные в лунном свете поля, на которых шелестела светлая озимая трава. Вспаханное поле, приготовленное под пшеницу, дышало темной землей и сырым суглинком. Когда мы тихо проходили мимо, стоявший на светлой дорожке олень поднял голову и посмотрел на нас, а потом растаял за полем среди деревьев.
