Джудит Тарр - Дочь орла
Ветер холодил ее щеки, обжигая там, где текли слезы. Город туманился, отдалялся и расплывался в дымке.
Феофано была спокойна. Она стояла неподвижно, пока корабль шел по Золотому Рогу до мрачных башен возле узкого пролива Босфора. Там их подхватило течение, и, подняв паруса, корабль поймал ветер. Слева виднелись острые скалы и пологие склоны, тронутые первой весенней зеленью; справа высились стены Константинополя, казалось, поднимавшиеся из моря. Купола Святой Софии парили в вышине, бесплотные, казавшиеся несколькими лунами. Священный дворец сиял в кольце стен, ускользал, растворялся вдали.
Когда последний угол стены остался позади и скрылся, Феофано, наконец, повернулась и позволила увести себя в скрипучий сумрак каюты. Каюта была низкая, темная, пахла дегтем и солью, но была обставлена достойно королевы. Служанки, потерявшие родные места, были рады отвлечься среди шелков, вышивки, резной и инкрустированной мебели. Они искали утешения, суетясь вокруг своей госпожи, которая молча переносила их внимание.
Они никак не могли успокоиться. Чтобы прекратить раздражавшую ее суету, Аспасия нетерпеливо сунула одной книгу, остальным — шелка и иголки для вышивания и зажгла лампу, качавшуюся под потолком. За привычным рукоделием они немного успокоились, только Феба продолжала тихо всхлипывать. «Хорошо хоть, — подумала Аспасия, — что никто не страдает от морской болезни. Пока. Люди говорили, что Мраморное море обычно бывает спокойным. Сегодня оно таким и было, благодарение небу. Некоторые женщины были бледны, но, наверное, это от переживаний; главное, все успокоились».
Но Феофано была уж очень спокойна. Аспасия наблюдала за ней, даже не стараясь притвориться, что занята рукоделием. Феофано тоже сидела в бездействии. Казалось, она прислушивается к чтению — читали что-то безобидно-скучное, приличествующее высокородным женщинам. Руки лежали на коленях. Лицо было неподвижным, словно лик на иконе. Глаза опущены, и какое выражение таилось в них, увидеть было невозможно.
Когда она была ребенком, энергия била в ней через край, она была веселой. Когда она так изменилась?
Когда, повзрослев, решила, что должна стать королевой. Она видела, что произошло с ее матерью, она знала, какой ценой приходится платить за власть, но она все равно хотела власти.
Может быть, на Западе она снова научится смеяться. Византийские императрицы не смеялись, в отличие от германских королев. Германские мужчины смеяться умели: Аспасия слышала их громкий свободный смех под солнцем и ветром. Они были рады оставить слишком большой, слишком могучий, слишком городской Город. Они возвращались домой.
Феофано тоже слышала их смех: она напряглась, губы ее сжались. Аспасия коснулась ее руки. Она была холодна как лед.
— Знаешь, Аспасия, — пробормотала Феофано, — мне хочется…
— Вернуться?
Феофано резко мотнула головой.
— Нет. Не обратно. И не вперед. Просто стоять на месте и не двигаться ни на запад, ни на восток. — Она засмеялась, но смех ее был невесел. — Я боюсь, Аспасия.
— Я тоже, — призналась Аспасия.
— Ты? — удивилась Феофано. — Ты же никогда ничего не боялась. А я шарахаюсь от теней. Я хотела быть смелой, Аспасия. Я собиралась завоевать мир, стать императрицей, заставить королей склониться к моим ногам. Но когда пришла пора действовать, мне хочется спрятаться под одеяло и вообще не высовывать носа. — Она взглянула прямо в лицо Аспасии. Глаза ее не походили сейчас на глаза испуганной лани. Они смотрели мрачно. — А вдруг я возненавижу его, Аспасия?
Об этом было страшно и подумать.
— Может быть, он тебе понравится. Может быть, Господь смилостивится, и ты полюбишь его.
— А вдруг я его возненавижу? Вдруг я возненавижу все, что ждет меня — его, его королевство, его людей? Вдруг я просто продала себя за титул? Никакой титул не стоит такой цепы. — Она больно стиснула руку Аспасии. — А вдруг он возненавидит меня?
— Этого не случится, — сказала Аспасия. — Можешь быть уверена. У тебя есть красота, достоинство и характер. Ты знаешь, как быть женой и королевой; разве не этому тебя учили с рождения? Если ты не сумеешь полюбить его, ты, по крайней мере, сможешь с уважением относиться к нему за ту власть, которую он тебе даст. Если же он тебя не полюбит, значит, все, что мы делали, было напрасно, и ты не такая, какой я тебя считала.
На сей раз Феофано смеялась веселее.
— Аспасия, ты неукротима! Если дела в мире идут не так, как тебе хочется, ты создашь другой мир, где все будет по-твоему. Это ты должна была быть королевой, а не я.
— Нет, — возразила Аспасия. Ты знаешь, что я всегда хотела другого.
— Чего же? — спросила Феофано.
Аспасия сидела неподвижно. Вокруг были женщины, над головой — лампа, под днищем корабля плескалось и шумело море, сверху доносились голоса людей и крики чаек. Все это сейчас не имело значения.
— Я никогда не хотела многого, — заговорила она медленно. — Я хотела быть доброй — доброй христианкой, доброй женщиной и достойной дочерью своего отца. Когда пришло время, я хотела быть хорошей женой своему мужу. Я служила моей императрице, как могла; я заботилась о ее дочери, которую она доверила мне. Этого я хотела и этим счастлива.
— А теперь? — спросила Феофано. — Разве теперь ты ничего не хочешь?
Аспасия не спешила с ответом. Она говорила медленно, обдумывая и взвешивая свои чувства:
— Бог взял у меня все. Все, кроме тебя. Я подняла глаза, и там, где всегда был только потолок, я увидела высокое небо. Чего я хочу сейчас? Я хочу лететь. В свободном полете.
— Королева никогда не может быть свободна, — сказала Феофано.
— Да, — подтвердила Аспасия.
— Ты оставишь меня, если я тебя отпущу?
Аспасия посмотрела вниз, на пальцы, сжимавшие ее руку, потом подняла взгляд на лицо, которое знала, наверное, лучше, чем свое собственное.
— Не оставлю, пока я нужна тебе, — ответила она.
— Значит, ты не совсем свободна.
— Свободна, — возразила Аспасия. — Ведь я могу выбирать. Я согласилась остаться с тобой. Я согласилась служить тебе. Я согласилась ехать вместе с тобой. Когда мы приедем, кто знает, что будет тогда? Все может случиться. Все, что угодно!
Феофано была бледна, но глаза ее горели. На мгновение она стала прежним, бесстрашным сорванцом, жадно вдыхающим ветер, пахнущий приключениями.
— Да, — эхом откликнулась она, — все, что угодно.
7
Рим.
Даже византиец, рожденный в Константинополе, воспитанный в империи, замолкает почтительно, услышав это слово. Здесь родилась Империя, здесь на крови мучеников воздвигалась Святая Церковь, здесь пал западный мир, и вожди варваров повергли в прах римские легионы.
