Сидони-Габриель Колетт - Кошка
Тем не менее он испытал прилив тщеславного удовольствия, когда, усевшись некоторое время спустя за столик известного ресторанчика, заметил, что ужинавшие по соседству люди, прервав трапезу и беседу, уставились на Камиллу. Ален с Камиллой переглядывались, улыбались, кивали подбородками с самодовольным щегольством, приличествующим «молодой чете».
Однако ради него Камилла приглушила голос, держалась несколько томно и выказывала предупредительность, в которой не было ничего напускного. Отвечая ей тем же, Ален перенял из её рук салатницу со свежими помидорами и корзинку с земляникой, настоял на том, чтобы она отведала цыплёнка в сметане, и подливал ей вино, которое она не любила, но пила единым духом.
– Ты ведь знаешь, я не люблю вино, – приговаривала она всякий раз, осушив бокал.
Солнце закатилось, но небо, где застыли курчавые тёмно-розовые облачка, оставалось светлым, почти белым. Однако из густого леса, стеной высившегося за столиками ресторанчика, выползли сумерки и прохлада. Камилла положила руку на руку Алена.
– Что? Что такое? В чём дело? – встрепенулся он.
Она с удивлением отняла руку. Малая толика выпитого вина смеялась в её увлажнившихся глазах, где крохотными пляшущими кружочками отражались золотые шары, подвешиваемые к решётчатому навесу.
– Да ничего! Нервный, как кошка!.. Что, нельзя и руку положить?
– Мне показалось, что ты собираешься сказать мне что-то… что-то важное. Мне показалось, – выпалил он, – ты хочешь объявить мне, что забеременела…
Резкий смешок Камиллы привлёк к ней внимание посетителей ресторанчика.
– И это тебя настолько потрясло?.. Обрадовался бы или… наоборот?
– Честно говоря, не знаю… А ты? Была бы рада или нет? Мы так мало об этом думали… Во всяком случае, я… Почему ты смеёшься?
– Видел бы ты свое лицо! Будто тебя приговорили к смертной казни… Ой, не могу!.. У меня сейчас ресницы потекут…
Указательными пальцами она с двух сторон поднимала ресницы.
– Что ж тут смешного? Дело нешуточное, – отвечал Ален, радуясь возможности перевести разговор на другое.
Но его сверлила мысль: «Почему я так испугался?»
– Дело нешуточное для тех, у кого нет крова над головой, возразила Камилла, – или есть всего лишь двухкомнатная квартирка. Но мы-то…
Черпая в коварном хмеле веру в будущее, Камилла умиротворённо курила и рассуждала вслух, точно вокруг никого не было, усевшись боком к столику и перекинув ногу через колено.
– Одёрни юбку, Камилла!
Но она продолжала, не расслышав:
– У нас есть главное для ребёнка. Есть сад, да какой сад!.. Детская, лучше какой и не найти, и ванная в придачу.
– Детская?
– Ну да, твоя бывшая комната – её теперь перекрашивают. Кстати, я очень тебя прошу, не нужно фриза с уточками и пихтами на небесно-голубом фоне. Зачем прививать дурной вкус нашему отпрыску?..
Ален и не помышлял прерывать её. Щёки Камиллы горели. Она говорила отрешённо, как бы силою воображения творя издали образы грядущего. Никогда прежде она не казалась ему столь прекрасной. Он не сводил глаз с её шеи, гладкой колонны мягко круглящихся мышц, с её ноздрей, выпускающих две струи дыма… «Наслаждаясь со мной, она стискивает зубы и дышит, расширяя ноздри, как лошадка…»
С её алых презрительных уст слетали пророчества столь нелепые, что они уже не ужасали его. Камилла преспокойно строила свою женскую жизнь среди обломков прошлого Алена. «Вот, извольте! – поразился он. – Продумано до мелочей… А нам, простакам, и невдомёк!» На месте ненужной лужайки будет устроен теннисный корт… Что же до кухни и буфетной…
– Ты никогда прежде не замечал, насколько они неудобны и как много места пропадает там зря? То же и гараж… Всё это я говорю тебе лишь затем, милый, чтобы ты знал, что я всё время думаю о том, как нам по-новому наладить жизнь… Но, главное дело, нам нужно бережно обходиться с твоей матерью – она так мила! – и ничего не предпринимать, не получив её согласия… Я права?
Он наудачу кивал или качал головой, собирая рассыпавшуюся по скатерти землянику. После того, как прозвучали слова «твоя бывшая комната», на него снизошел недолгий покой, предвестник безразличия, как бы притупивший его чувствительность.
– Лишь одно может заставить нас спешить, – продолжала между тем Камилла. – Ты обратил внимание, что свою последнюю открытку Патрик послал с Балеарских островов? Если он не станет задерживаться на пляжах, то может вернуться скорее, чем наш декоратор кончит работу – чтобы сдохла в страшных корчах эта помесь Пенелопы и черепахи! Но я пущу в ход голос сирены: «Мой милый Патрик…» А на Патрика, да будет тебе известно, мой голос сирены очень сильно действует…
– С Балеарских островов… – задумчиво прервал её Ален. – Балеарских…
– Совсем рядом… Куда ты? Хочешь уйти? Так славно было…
Встав из-за столика, протрезвевшая, она зевала и дрожала от озноба.
– Поведу я, – распорядился Ален. – Под сиденьем есть старенькое пальто. Набрось и поспи.
Навстречу фарам неслись тучи однодневок, ртутно сверкающих мотыльков, каменно твёрдых жуков-усачей. Автомобиль словно гнал перед собой волну воздуха, наполненного крылами. Камилла действительно уснула, не меняя положения, приученная не приваливаться даже во сне к плечу или руке водителя, и лишь поклёвывала носом, когда машину встряхивало на неровностях.
«Балеары», – всё твердил про себя Ален. Видя вокруг чёрный воздух, а перед собой – белый свет, притягивающий, отбрасывающий, уничтожающий крылатых тварей, он возвращался в кишащее образами преддверие снов, под небесный свод, усеянный пылью лопнувших личин, откуда глядели на него враждебно большие глаза, готовые сдаться в следующий раз, назвать пароль, условное число. Отвлёкшись, он даже забыл повернуть на более короткую дорогу между Поншартреном и заставой под Версалем. Камилла что-то пробормотала во сне. «Браво! – мысленно похвалил Ален. – Надежный рефлекс. Славные надёжные чувства всегда начеку… Как же ты приятна мне и сколь легко нам пребывать в согласии, когда ты спишь, а я бодрствую…»
Их волосы и рукава были влажны от росы, когда они вышли из машины на своей совсем новой, безлюдной в свете месяца улице. Ален поднял голову: на десятом этаже, посреди отражения почти полного круга месяца чернела маленькая рогатая тень кошки, ждавшей, склонив голову. Он указал на неё Камилле:
– Гляди! Тебя дожидается!
– У тебя зоркие глаза, – ответила она зевая.
– Как бы не упала. Не окликай её.
– Успокойся. Она не пойдёт, если я её позову.
– Причина ясна! – усмехнулся Ален.
Едва обронив эти два слова, он уже жалел о них. «Рано, рано, да и время неудачное выбрано!» Рука Камиллы, протянувшаяся к кнопке звонка, застыла.
