Шэна Эйби - Столетнее проклятие
Едва Авалон подумала об этом, как бег коня замедлился, и скоро отряд остановился. Невдалеке журчал ручей.
Никто из горцев не произнес ни слова, зато вновь запел жаворонок — та же короткая трель, что Авалон слышала в саду. И тут же донеслась ответная трель.
— Туда, — сказал кто-то, и кони шагом побрели на звук условного сигнала.
Всадники спешивались под едва слышный хруст сухих листьев. Маркус передал Авалон одному из своих спутников и сам спрыгнул на землю.
Авалон поставили на ноги, и ее лодыжки коснулся гладкий холодок стали. Перерезав путы на ногах, с нее наконец-то сдернули мешок.
Авалон заморгала, свыкаясь с непривычно ярким светом. Она напомнила себе, что должна держать руки так, как будто они по-прежнему связаны. Прямо перед ней стоял Маркус. С бесстрастным видом он принялся развязывать затянутый у нее на затылке кляп.
Кляп упал. Авалон судорожно сглотнула, пытаясь хоть как-то увлажнить пересохший рот, провела языком по распухшим губам. И вдруг заметила, что в холодных глазах Маркуса вспыхнул странный огонек и взгляд его помимо воли скользнул по ее губам. Миг спустя он снова обрел прежнее бесстрастие, но Авалон, впервые с тех пор, как ее похитили, испугалась по-настоящему.
Люди, окружавшие ее, были по большей части в тартанах. Похитителей оказалось все же не тридцать, как думала Авалон, а намного меньше, и все они глазели на нее — девушку с растрепанными волосами, в измятом пыльном платье, отделанном аметистами. Авалон отвечала им таким же прямым и дерзким взглядом, стараясь не морщиться от боли в онемевших ногах.
С досадой она отметила, что неподалеку, на опушке рощи, переминаются свежие кони. Это значило, что отряд сможет скакать без остановки хоть весь день.
— Леди Авалон, — произнес наконец Маркус, обводя взглядом своих людей, — позволь представить тебе твоих новых родичей.
Собравшись с силами, Авалон надменно вскинула брови, словно речи Маркуса нисколько ее не интересовали.
— Полагаю, вы заблуждаетесь, — ровным голосом ответила она.
Мужчины засмеялись, толкая друг друга локтями. Не смеялся только Маркус. Он окинул взглядом Авалон, и его серые глаза заледенели.
— Вряд ли, — сказал он. — Авалон де Фаруш носит на себе отметину проклятия Кинкардинов. — Маркус коротким жестом указал на ее лицо и волосы. — Нет, ты бесспорно леди Авалон, а я — твой супруг.
— Я знаю, кто я такая, сударь, и кто вы такой.
— Заблуждаетесь вы в другом. Я — невеста Христова.
Люди в тартанах разом притихли. После долгого молчания Маркус вдруг расхохотался.
Авалон пробрала дрожь от этого низкого леденящего смеха.
— О, я так не думаю, — наконец сказал он, усмехнувшись.
Авалон стиснула кулаки, вонзив ногти в мякоть ладоней. Светлело, и теперь она могла впервые рассмотреть как следует лицо сына Хэнока.
Боже милостивый, как же он был не похож на отца! Хэнок был кряжистый, крупный, как медведь, Маркус — мускулистый, но гибкий и стройный. Адонис и Минотавр.
При свете дня глаза Маркуса, окаймленные черными ресницами, стали совсем светлыми и отливали холодной голубизной. У него были полные чувственные губы, прямой нос, чеканный твердый подбородок. Неудивительно, что Авалон при первой встрече не узнала его! За все годы, проведенные в Шотландии, никто не удосужился сказать ей, что она обручена с полубогом.
Маркус так же пристально разглядывал ее. Губы его все еще хранили тень недавней усмешки. В нем не было ни грана тепла и участия — одна лишь холодная, жесткая воля. «Быть может, — грустно подумала Авалон, — сын Хэнока не так уж и не похож на своего отца».
— Это правда, — твердо сказала она вслух, с отчаяньем утопающего хватаясь за соломинку. — Я монашка. Я принесла свои обеты в Гаттинге.
— В самом деле? — спросил он с самым безразличным видом.
И потому Авалон оказалась застигнута врасплох, когда Маркус вдруг притянул ее к себе и, запустив одну руку в ее спутанные волосы, впился поцелуем в губы.
Авалон не успела ни вскрикнуть, ни отшатнуться — так стремительно Маркус завладел ее губами. Он целовал ее властно и жадно, не давая перевести дыхание, и струйка крови из его разбитых губ придавала поцелую соленый вкус.
Жаркая темная истома накрыла Авалон с головой, страшила ее и манила, растекалась по жилам хмельным теплом. Словно сквозь сон ощутила она, что Маркус уже не так грубо сжимает ее в объятьях, что его твердые властные губы уже не сминают, а ласкают нежную плоть ее припухшего рта. Авалон казалось, что сердце ее сейчас разорвется от переполнявшей его сладкой боли. Мир вокруг исчез; все страхи, опасности, слезы растворились бесследно в этом пьянящем безумии.
Маркус чуть отстранился, бережно провел ладонью по щеке Авалон и снова, уже без прежнего неистовства, коснулся поцелуем ее губ.
— Монашки так не целуются, — сказал он.
Авалон отпрянула и мгновенно прижала к шее Маркуса острие украденного кинжала.
— Возьми мои земли, — хрипло проговорила она, переводя дыхание. Ничего, зато ее рука все так же тверда и уверенна! Ее запястье было вымазано засохшей кровью, и это зрелище окончательно избавило Авалон от сладкого дурмана, порожденного поцелуем.
Маркус не шевельнулся. Было очень тихо. Авалон, однако, не решалась даже на миг отвести от него взгляд, чтобы посмотреть, что делают его воины. Он держался слишком прямо и вызывающе.
— Будь благоразумен, милорд, — сказала Авалон. — Я предлагаю тебе все, чего ты желаешь. Я по собственной воле отдам тебе все свои земли, все свое состояние. Все это — твое, только отпусти меня.
Голубые глаза Маркуса совсем заледенели.
— Стало быть, все, чего я желаю?
— Ну же, ну! — нетерпеливо проговорила Авалон. — Соглашайся! Ты получишь все богатства рода де Фаруш и при этом не будешь связан узами брака.
— Неужели это тебя не прельщает?
Она вдруг поняла, что Маркус ее не боится. Нисколечко. Скорее уж он испытывает легкое раздражение — словно вынужден в разгар пути унимать строптивую лошадь.
— А как же легенда, предсказание, которое должно исполниться? — спросил он.
— Предсказание! — презрительно фыркнула Авалон. — Да неужели ты веришь в подобный вздор?
— Не имеет значения, верю я или нет. Другие верят.
— Нет! Никто не верит! — выкрикнула она.
— Да, — уверенно произнес Маркус, и снова на его губах заиграла уже знакомая усмешка. — На тебе, Авалон, печать проклятия Кинкардинов. Предание говорит о тебе. Мои люди не успокоятся, пока не вернут тебя.
— Дурацкое суеверие! — крикнула Авалон, выйдя из себя. — Как ты можешь верить старым сказкам? Нет никакого проклятия! Нет!
И тут Маркус стремительным движением вышиб кинжал из ее руки.
