Барбара Картленд - Змея Сатаны
– Пожалуйста, – повторила Офелия.
Граф вдруг почувствовал, что собака у него на коленях как бы присоединяется к этой просьбе. Он принял решение.
– Я зайду к вашей мачехе сегодня после обеда при одном условии.
– При каком? – спросила Офелия.
– Мы встретимся с вами здесь завтра утром, в то же самое время.
Она посмотрела на него широко раскрытыми глазами и сказала:
– Я... я предпочла бы не видеть вас больше. Все случилось из-за того, что я с вами поговорила.
– Но именно потому, что это случилось, – сказал граф твердо, – я настаиваю на том, чтобы увидеть вас здесь завтра. Это мои условия, Офелия. Если вы отказываетесь, я считаю себя свободным сегодня днем.
Он видел, что почти что груб в своей настойчивости, но в то же время, вспоминая, как боялся, что никогда не сможет ее увидеть, понимал, что это единственный способ узнать, что же произошло после его посещения.
Теперь он чувствовал ответственность и за Офелию, и за Пирата. На первый взгляд он действительно послужил причиной их страданий.
Точно так же, как он пришел в бешенство, узнав, как жили его престарелые пенсионеры, так и сейчас его охватила ярость, перешедшая в холодный, рассчитанный гнев на Цирцею за то, что она вела себя таким возмутительным образом. Судьба Офелии неожиданно превратилась в его крестовый поход, который он решил выиграть любой ценой.
Вместе с тем он уже знал, что не станет выполнять все то, чего она от него хотела. Хотя каким другим образом успокоить Цирцею – это был особый вопрос.
– Хорошо... Я встречусь с вами здесь, как вы меня об этом просите, – сказала Офелия со вздохом.
– Вы обещаете? – продолжал настаивать граф.
– Обещаю...
– Позвольте мне сказать, чтобы быть уверенным, что вы не нарушите слово, я принесу сюда чего-нибудь поесть.
– И для Пирата?
– И для Пирата, – подтвердил он.
Он вдруг подумал, что она выглядит такой слабой, что, может быть, не доживет до завтра.
– Неужели никто в доме не даст вам чего-нибудь поесть сегодня?
– Им всем запретили, – сказала Офелия. – Но мне кажется, что Пирату иногда удается стянуть что-нибудь со стола, если ему повезет.
– Я вернусь домой и привезу вам чего-нибудь, – предложил граф.
Офелия покачала головой.
– Мне нужно возвращаться. Горничная моей мачехи заметит, если меня не будет слишком долго. Она шпионит за мной. Это она сказала мачехе, что я разговаривала с вами в гостиной.
«Это невыносимо», – подумал граф.
Однако он знал, что у таких женщин, как Цирцея, всегда есть горничная, которой они доверяют и которая шпионит для них. По-французски это называется complice d'amour – наперсница, но ему пришли на ум более резкие и оскорбительные выражения.
Офелия встала:
– Вы должны продолжать вашу прогулку верхом. – Она посмотрела туда, где Гром мирно пощипывал траву. – Какая великолепная лошадь, – сказала она, затаив дыхание.
– Вы любите лошадей? – спросил граф.
– Мы с мамой часто ездили верхом, когда она была жива. Мы были очень счастливы.
В ее голосе прозвучала грусть, словно все ее счастье было в прошлом и она никогда не будет счастлива вновь.
Графу захотелось посадить ее на одну из своих лошадей и помчаться с ней галопом через весь парк в свой замок.
Но тут же он подумал, что ему надо весьма искусно спасать ее от страданий, причиняемых мачехой, сделать все таким образом, чтобы не пострадала репутация молодой девушки.
По сути, Офелия была права, говоря, что ему следует продолжать свою прогулку, а ей вернуться домой. Время шло быстро. Скоро в парке появятся другие всадники, а граф знал, что все они слишком интересуются им, чтобы тут же не пошли сплетни о любом, кого застанут за разговором.
Он улыбнулся ей, как ребенку, которого нужно подбодрить, и сел на Грома.
Когда он сверху посмотрел на Офелию, она показалась ему маленькой девочкой, почти ребенком.
«Как она может выносить жизнь в таком мире, в котором живет?» – подумал граф.
Она повернула к нему лицо, и глаза ее были красноречивее слов:
– Вы... будете следить за тем, что говорите?
– Вы можете верить мне, – ответил граф. – Доверьтесь мне, Офелия, я постараюсь не оставить вас в беде.
– Я доверяю вам, – ответила она.
Эти слова были произнесены так тихо, что он едва расслышал. Затем она повернулась и пошла назад тем же путем, каким они пришли. Пират следовал за ней.
Граф несколько секунд смотрел ей вслед и пустил лошадь в галоп. Один и тот же вопрос вертелся в его голове:
«Черт возьми, что я могу для нее сделать? Что же я могу сделать?»
Цирцея Лангстоун вышла из экипажа и вошла в дом, Мари следовала за ней.
В токе с зелеными страусовыми перьями и длинной мантилье из зеленой тафты, накинутой поверх зеленого платья, она выглядела очень эффектно.
Выражение ее лица было мрачным, и она даже не взглянула в сторону склонившихся в поклоне лакеев и дворецкого, шагнувшего ей навстречу, намереваясь что-то сказать.
Она уже поднималась по лестнице, когда услышала слова Бетсона.
– К вам приехал граф Рочестер, миледи.
Леди Лангстоун повернула голову, словно сомневаясь, что правильно расслышала.
– Что? – спросила она.
– Граф Рочестер ожидает вашу светлость в гостиной.
На какой-то момент Цирцея застыла в неподвижности, затем, не говоря ни слова, быстро пошла вверх по лестнице; Мари продолжала следовать за ней.
Как только дверь спальни закрылась за ними, она сказала:
– Значит, он пришел. Зенобия была права.
– Я же говорила вам, миледи, я же говорила вам, – сказала Мари. – Ей можно верить. Она никогда не ошибается. Я уже говорила вам раньше, что это действует, это всегда действует.
Как всегда, когда они не хотели, чтобы их кто-нибудь услышал, Мари говорила со своей хозяйкой по-французски.
Однако Цирцея продолжала по-английски:
– Значит, он пришел. И теперь, Мари, я должна его задержать. На этот раз он не ускользнет от меня.
– Верьте Зенобии, миледи!
– Я верю, я верю! – воскликнула Цирцея.
С этими словами она сняла мантилью и ток и осмотрела себя в зеркале, чтобы решить, нужно ли переодеться. Но нетерпение переполняло ее, а зеленое платье было одним из самых последних приобретений. Оно сидело на ней именно так, как требовалось, создавая впечатление, что под ним она совершенно обнажена, тем более что так оно и было. Однако, в отличие от многих других женщин, в ней отсутствовала вызывающая наглость. Для этого она была слишком умна. Ее платье больше намекало, чем открывало, и ее гибкое кошачье тело довершало эффект.
Сосредоточившись и сознавая свою силу, которой ни один мужчина не мог противостоять, она медленно шла по коридору в сторону гостиной.
