Юлия Леонова - Звезда Любви
— Бог мой, Долли, душенька, не пугай меня! — охнула Ангелина Леонтьевна, хватаясь за обширную грудь.
— Все будет хорошо, вот увидите, — улыбнулась она.
— Он сказал тебе про имение? — присаживаясь в кресло, поинтересовалась Ангелина Леонтьевна.
Даша кивнула.
— Нет, ну каков наглец! — не удержалась madam Балашова. — Откупиться от нас!
— Маменька, поверьте, я счастлива, что все устроилось таким образом! — умоляюще глядя на мать, продолжила Даша. — Вы сетовали на то, что у меня весьма скромное приданное, но ныне все изменилось, и я могу выйти замуж по своему выбору.
— Да, уж отступные более чем щедрые, — вздохнула Ангелина Леонтьевна. — И все же я не понимаю, чем тебе князь-то не угодил?
— Я не люблю его, — тихо ответила Дарья. — Мы не сможем быть счастливы в этом браке, а сделавшись несчастными — возненавидим друг друга.
— Неужели это единственная причина? — продолжала допытываться madam Балашова. — Странно, что он согласился!
— Павел Николаевич испытал, что значит любить и потерять близкого человека, — вздохнула Даша, — и когда я призналась ему, что влюблена в другого, он освободил меня от данного слова.
— И кто же он, Долли?
— Я не могу Вам сказать — потому как не уверена во взаимности этого чувства.
Дарья понимала, что маменька не оставит своих попыток выведать у нее, кто же стал причиной того, что она отказала Шеховскому, но дала себе зарок, что ни словечком не обмолвится о том, и тогда ее самое сокровенное желание непременно сбудется.
Они с сестрами с детства придумали себе такую игру — заметив, к примеру, что по забору идет кот, загадывали: если кот спрыгнет вправо, то желание сбудется, а если влево, то не суждено. Вспомнилось, как прошлой осенью, глядя на единственный багряный лист клена, трепещущий на ветру за окном ее светелки, она вдруг загадала, что если успеет сосчитать до десяти, прежде чем его оторвет порывом ветра, значит, ей суждено будет встретить того, кого полюбит всем сердцем. Да, она тогда так торопилась со счетом, что едва не проглатывала числа, но лист еще долго колыхался на ветке, а потом прилип к стеклу ее окошка. Вспомнилось Даше и о том, как часто она думала, что было бы, если бы Павел Николаевич не вернулся с Камчатской баталии, и она оказалась бы свободной от навязанной ей помолвки. И как потом, узнав о его тяжелом ранении, плакала три ночи подряд, стоя под образами и каясь в грешных мыслях своих.
Лицо ее омрачилось при этих воспоминаниях, и Ангелина Леонтьевна, заметив хмурые складочки на лбу дочери, заволновалась:
— Дашенька, но коли знала бы я, что Павел Николаевич совсем не по сердцу тебе…
— Полно, маменька, я ведь говорила Вам о том, — улыбнулась Дарья. — Но я Вас понимаю, и теперь нет нужды более вспоминать.
Глава 33
После полудня на маленьком семейном погосте за часовней в Закревском трое мужиков жгли костер, пытаясь отогреть промерзшую землю.
— Жаль барина-то, — вздохнул один из них, высокий, сутулый, с седой бородой.
— Жаль-то жаль, токмо могилу копать в такую пору сущее наказание, — надевая толстые овчинные рукавицы, пробасил второй, что был помоложе да покоренастей.
— Стало быть, барыня теперь здесь всему хозяйкой будет, — заметил третий.
— Уж лучше так, чем незнамо кому достанемся. Барыня-то хоть и строга, да сердце у нее доброе, не обидит почем зря, — поднялся с бревна коренастый.
Раскидав угли от догоревшего костра, старший принялся долбить слегка оттаявшую землю.
Присев неподалеку, громко каркнула ворона, мужик вздрогнул и со страху уронил заступ.
— А ну пошла, нечистая! — выругался он, подобрав ком промерзшей земли и швырнув его в птицу. — Еще беду накличешь!
— Да вот она, беда, — вздохнул коренастый, поправляя съехавший на глаза треух, — отворяй ворота.
— Беда-то беда, а нам еще работы непочатый край, — заметил самый молодой из них. — Поднажми, братцы, солнышко-то уж к земле клонится.
— И то верно, — заметил седой, поднимая заступ и принимаясь вновь долбить им звенящую от мороза землю.
Наутро в маленькой часовне собралась вся округа. Проститься с графом Закревским приехали, несмотря на разыгравшуюся накануне метель. Мерно покачивалось кадило в руках священника, читавшего отходную, потрескивали поминальные свечи в руках прихожан, Юленька, глядя сухими покрасневшими глазами на заострившиеся черты лица покойника, словно в полусне повторяла слова молитвы. Не верилось в то, что происходящее вокруг отнюдь не сон. Еще три дня тому назад Василий Андреевич был решительно настроен ехать в Петербург, а после ужина вдруг пожаловался на усталость и, отказавшись от ежевечерней рюмки бренди, отправился спать пораньше. Говорят, во сне умирают только очень хорошие люди, — вспомнилось вдруг Юле.
Отчего так? Разве ж может быть страшнее мука, чем одиночество, сильнее страх, чем от неизвестности будущего своего? Не сдержавшись, Жюли всхлипнула и поднесла затянутую в перчатку руку к глазам. Вновь она забыла взять платок. И отчего всегда было так — едва глаза ее оказывались на мокром месте, так никогда не было с ней платка? Поддерживавшая ее под локоть Таша вложила ей в руку белоснежный лоскут батиста, обшитый кружевом. Отвернувшись, чтобы промокнуть глаза, Жюли встретилась взглядом с Михаилом Вирановским, что зачастил в их дом с визитами, чуть только Василию Андреевичу стало лучше, а теперь стоял почти за ее спиною. Оглядев собравшихся, Юленька заметила Александру Платоновну, а та, перехватив ее взгляд, тотчас зашлась в рыданиях. Эта нарочитая скорбь разозлила Жюли: неужели папенька и слезы искренней не стоит? Поджав губы, она уставилась в одну точку, чуть выше лба покойного. Венчик косо лежит, — отметила она про себя, и, подойдя к гробу, поправила ленту. Безысходная тоска сжала сердце. Боже, зачем же ты забрал его у меня?! Слезы заструились по щекам, качнулись стены маленькой церквушки, стало трудно дышать. Хватая ртом воздух, Жюли оступилась и непременно упала, если бы мужская рука не удержала ее под локоток.
Служба закончилась, прихожане, прощаясь с покойным, обходили гроб и спешили выйти на свежий воздух из духоты маленького храма. Жюли, поддерживаемая под руку Вирановским, покинула церквушку. Остановившись на минуту, чтобы потуже затянуть ленты капора и спрятать руки в беличью муфту, она спустилась с крыльца и, не оглядываясь, пошла в сторону погоста, где уже собрались те, кто остался проводить графа Закревского до самой могилы. Обвязанный веревками гроб осторожно опустили в могилу. Зажмурившись, Жюли бросила первый ком, а потом с ужасом слушала, как мерзлые комья земли с глухим стуком падают на деревянную крышку. Ну вот и все, нет более папеньки, — выкатилась из-под ресниц одинокая слезинка и повисла на ресницах.
