Ольга Эрлер - Александр Македонский и Таис. Верность прекрасной гетеры
— Знаешь, у фараона — то есть у меня, есть знак власти — Анк. Он якобы дает жизненную энергию. Неплохо было бы. Подержал и наполнился новой энергией.
— Ты в это не веришь? — спросила Таис.
— Верю, если надо… — неопределенно сказал царь и опять задумался о своем.
Таис смущало то, что в последнее время она стала испытывать к Египту двойственные чувства. Если раньше он был страной ее мечты, то сейчас мысль о нем почему-то пугала ее, — она как будто начала предчувствовать его особую, замыкающую, неотвратимую роль. «В моей жизни все решено», — сказал он тогда, и эти слова отпечатались огненными буквами в ее душе.
— Тебя что-то беспокоит? — напрямую спросила Таис.
— Проклятые мысли в голове — сами возникают, не поддаваясь контролю. — Он помотал головой, пытаясь прогнать их. — Что за глупая особенность сожалеть о том, чего нет, и совершенно не замечать то прекрасное, что есть? Ведь есть же, есть.
Рой мыслей вытолкнул очередное воспоминание — странные слова отца. Отец, этот оптимист и жизнелюб, как-то обронил их без всякой связи с темой разговора. Случилось это накануне его женитьбы на Клеопатре. Она сначала вешалась на Александра, но, ничего не добившись, переключилась на Филиппа. Сейчас Александр был рад, что тогда и не поведал отцу об этом — молодость так же глупа, как жестока. «В жизни взрослого человека мало радости», — вот что сказал Филипп. Почему Александр так запомнил эту фразу? Ведь он никогда не соглашался с отцом, потому что его собственная жизнь становилась с годами только счастливее. Но лишь до той поры, пока не умер Гефестион. С его уходом жизнь не просто стала невыносимой, она испарилась вмиг, оставив вместо себя одно горе.
— Извини, милая, я что-то не очень весел. — Александр вышел из задумчивости и виновато взглянул на Таис. — Поцелуй меня…
Таис стала целовать его «больные места» — глаза, грустные-прегрустные, лоб, напряженный от навязчивых раздумий. Он действительно не мог расслабиться и успокоиться, и это так изводило его! «Я буду не я, если не смогу справиться с проклятым „роем“. Пусть лучше он думает обо мне, и пусть эти мысли будут ему приятны».
— Как тростник шумит, как будто сотни свирелей поют. Какой хороший день. Хорошо, что мы здесь, Александр.
— Если бы еще не комары, — усмехнулся намного спокойнее Александр. — Зато мы с Неархом хорошо поохотились утром — устроим сегодня славный утиный ужин.
— И все же одного я не поняла: почему я должна быть растрепанной?
…Доброе солнце грело, шелестел камыш, посвистывали птицы, им писком отвечали птенцы. Изредка ныряющие в воду лягушки или пролетающие шмели нарушали тихую, убаюкивающую музыку теплого майского полудня. Где-то в лесу пел сладкозвучный соловей. Таис, расслабленная ласками солнца и Александра, лежала на дурманящей своей свежестью траве, глядела в синее небо или в синие глаза Александра и со сладкой истомой в сердце и слезами счастья на глазах понимала, что время остановилось, мир замер, наступила вечность.
— Хорошо тебе, девочка?..
— Да…
* * *— Хорошая охота, птицы много, но не так, как в Индии, — заметил Неарх, закончив свою утку и запив ее вином. — Помнишь эти деревья, буквально облепленные белыми пеликанами? А гомон! Собственного голоса не слышно.
— Да, это было приблизительно в это же время три года назад, — подтвердил Александр.
— А два года назад мы были в дельте Инда. Помните этих флегматичных крокодилов? — улыбнулась Геро.
— Да, Калан еще ноги Таис массировал, — вставил Неарх.
— А Гефестион говорит: «Губа не дура у аскета. Знал, чьи ноги взять. Сорок лет воздержания в лесу в нем мужика не убили», — рассмеялась Геро, а за ней все. — В Индии мне нравилось, как их конники украшали лошадей… — добавила Геро.
— … да, надевали им шапки со слоновьими хоботами, — договорил за нее Неарх. — Индусы помешаны на слонах.
— И все любят украшать, любят цветы. Все у них такое яркое, сочное, пряное, — кивнула Геро.
— В Согдиане тоже, — заметила Таис.
— В Согдиане мы были шесть лет назад. Сидели за полисадами и носа не казали из лагеря, — отозвалась Геро, — зато наелись дынь и арбузов на жизнь вперед.
— И ни один праздник у них не обходился без канатоходцев. Но какая у них противная музыка — эти воющие трубы до земли! А дыни там были что надо. И груши, и персики, — согласился Неарх.
Таис и Александр переглянулись. У них были свои ассоциации с персиками и их нектаром.
— Странно, я в последнее время часто вспоминаю детство, что-то неважное, давно забытое: глиняная лошадка без ноги — моя любимая игрушка, головастики в реке, из которой я пил, невзирая на запрет… Или себя в 13–14 лет. Школу в лесу, родники, заросшие цветущей мятой в человеческий рост, озеро с зелеными сводами… А какой ты была в 14 лет, Таис? — спросил Александр.
— Меня не было. Моя жизнь началась в Эфесе, в двадцать один, — не задумываясь, ответила она.
Повисла тишина. Не тягостная, неловкая, нет. Другая… Тишина вечности? Настоящего, самого главного, которое всегда грустно? Александр улыбнулся, и жизнь пошла дальше.
Когда подстреленные утки были съедены, рассказы рассказаны, песни спеты, гости обслужены и выпровожены, а лилии уже в одиночестве плавали в ванне, Александр начал разговор, к которому подбирался в последнее время.
— Детка, у меня к тебе просьба.
— Все, что угодно, — беспечно отозвалась Таис.
— Пообещай мне, что ты ее выполнишь.
— Конечно, выполню, милый. — Она улыбалась в свете свечей и гладила его лицо.
— Это очень серьезно, поклянись мне.
— Клянусь.
— Поклянись мною.
Улыбка сошла с лица Таис, а в глазах появились растерянность и вопрос.
— Мне это очень важно, поклянись, — настаивал Александр.
— Да, я клянусь, раз тебе это важно… Я все сделаю для тебя, ты же знаешь.
— Хорошо, — тихо сказал Александр, смерив ее долгим пристальным взглядом, — ты с собой ничего не сделаешь, если я умру. Ты останешься жить!
— Ах! — вскрикнула она. — Александр! — Таис замотала головой в ужасе.
— Ты пообещала…
— Александр!
— Тише-тише-тише. — Он поймал ее и прижал к себе.
Она в совершеннейшей панике только повторяла: «Александр…»
— Детка, мне это очень-очень важно, — настойчиво внушал ей Александр, но она вырывалась и мотала головой. Он сжал ее крепко за плечи, встряхнул. — Смотри мне в глаза. Я хочу, чтобы ты жила и была счастлива, — начал он, но Таис опять забеспокоилась, и он снова встряхнул ее. Таис застонала и уронила голову. Он обнял ее и зашептал: — Я так хочу, мне это очень важно. Ты поклялась, не подведи меня. Ты ничего с собой не сделаешь! Хорошо… — уступил он, — пять лет. Пять лет! Детка, мне это очень важно. Будь же умницей. Не думай об этом сейчас…
