Екатерина Мурашова - Сибирская любовь
– Они ладно, они по природе своей мироеды! – продолжал кричать Колька, грудью наступая на стоящих на крыльце людей. – Но ты-то, ты-то, инженер, ты у них пес наемный, вроде твоей собаки! Чего ж ты-то за них душу продать готов?! Или и нету у тебя, как бабы говорят, души?
Печинога молчал и явно не знал, что ответить и надо ли отвечать.
Николаша шагнул вперед.
– Ты замолчи теперь, – тихо сказал он Кольке. – Ежели хочешь еще хоть сколько пожить, замолчи.
Несколько секунд двое людей с одинаковыми именами (а, следовательно, находящиеся под покровительством одного святого) глядели друг другу в глаза. Истерзанный чахоткой Веселов с впалыми горящими глазами и лихорадочным пятнистым румянцем, и Николаша – красивый, розово-румяный от мягкого весеннего морозца. И в это мгновение окончательной истины (весьма редко, но такие мгновения случаются на этом свете) оба все поняли друг про друга. И каждый знал, что другой – понял. А потом Колька вскрикнул пронзительно и бессильно, как подраненный заяц, взбежал на крыльцо и бросился на Николашу, сжимая исхудалые кулаки. Николаша брезгливо посторонился и поднял хлыстик, Баньши зарычала, а Печинога протянул руку и слегка оттолкнул Кольку, с таким расчетом, чтобы он вернулся в толпу, из которой только что выбежал.
Издавна повелось, что расчеты инженера Печиноги блестяще оправдывались исключительно тогда, когда дело не касалось людей. От его толчка Колька пошатнулся, взмахнул руками и рухнул с крыльца спиной вперед. Драная шапка отлетела в сторону. Редковолосый, свалявшийся затылок с костяным хрустом ударился о наледь.
– Ко-олька! – закричал беспалый Кузьма, поспешно протискиваясь вперед.
Николаша скривил губы. Петя, побледнев, схватился за раненное плечо, глядел расширившимися глазами. Инженер нерешительно шагнул вперед, протянул руку, словно стремясь удержать Кольку от уже свершившегося падения. Баньши подняла к небу широкую морду и неожиданно завыла. В толпе начали поспешно креститься. Из угла посиневших Колькиных губ медленно стекала к уху неправдоподобно алая струйка.
В три последующих дня во всех трех штофных лавках (две в поселке и одна без лицензии – на Выселках) разговоры шли об одном. Смутная тоска отодвинула мысль о посте. Колька Веселов лежал при смерти, относительно трезвый фельдшер давал ему опий, а более ничем помочь не мог.
И везде кто-нибудь (все «кто-нибудь» имели какую-то почти неуловимую схожесть в облике) словно невзначай заводил разговор о том, что молодой хозяин человек не злой и за людей, видно, болеет, но, пока жив старший Гордеев, воли ему не видать. И, стало быть, рабочим тоже ничего хорошего не светит. А уж Печинога и вовсе – зверь, еще почище его пса. Полез с кулаками на тщедушного Кольку, а когда тот упал, так еще и ногой его в грудь пнул. У Кольки-то кровь горлом и пошла… Вот если бы Петр Иванович всем заправлял, так он бы и штрафы отменил, и цены в лавке снизил, и больничку хорошую открыл с трезвым дохтуром… А главное, вовсе другое бы отношение к людям вышло. Он ведь хоть и Гордеевский сынок, да батюшка его никогда не жаловал. Так уж вышло – у кровопийцы дети наособицу получились. И младшая дочка, каличка, – ну, чистый ангел, все молится и молится. Своих-то грехов нет, так она за всех страждущих молитвы возносит…
В доме Печиноги прохожие доподлинно видели в окнах синие бесовские огни. Собака его по ночам волком оборачивается и по лесу рыщет – это все знают. А одна баба из Светлозерья шла поздно ночью мимо инженеровой избы, увидала, как из трубы вместе с искрами вылетела голая девка на метле и голова у нее была кошачья… С тех пор баба от страха и языка лишилась, лежит на печи и причитает несвязно. Хотели ей священника позвать, отчитать, да отец Михаил отказался, сказал, что глупости. А к владыке и подступиться страшно, больно ветхий годами. Так и лежит, болезная, мучимая бесом.
А все-то беды пошли оттого, что где-то есть правильная грамота, самим царем засвидетельствованная, а от народа ее исправники да губернатор прячут. В той грамоте сказано, чтоб рабочих не штрафовать и жалованье всем повысить, и чтоб кто рыбу гнилую продает или водку водой разводит – тех сразу на ночь в кутузку, а ежели в другой раз попадется, то – батогами и в острог. А лавки евонные отдать народу на полное разграбление для возмещения ущерба.
И правильно Колька-мученик говорил: надо бы людям до кучи собраться и потребовать, чтоб эту грамоту всему честному народу предъявили. А писана она еще прошлым царем, освободителем, и называется по имени его старшей дочери – «Конституция», а дело благое ему довершить не дали, по наущению злодеев «сплутаторов» подложили ему бомбу и разорвали святого царя на много мелких кусков. И вот теперь подлинные-то бумаги лежат в золотом ларце под семью замками. И ежели весь трудовой народ не объединится и своего не потребует, так так им там и лежать…
Все это (и еще более прихотливые умопостроения) передавалось из дома в дом, обсуждалось вполне серьезно в лавках и на улицах. Люди собирались, размахивали руками, чувствовали себя приподнято, почти празднично. Тревога, конечно, была, но умело гасилась старым, испытанным способом – водкой. Кроме того, многие обнаружили, что если просто собраться всем скопом, встать рядом, чувствуя плечо товарища, то – помогает и без водки. Несколько бывших переселенцев и неизвестно откуда объявившиеся в поселке ссыльные обучили рабочих «песням протеста» – странным, волнительным, зовущим куда-то, к какому-то неопределенному светлому миру. После распитого штофа пели их чувствительно, с великим удовольствием.
С весеннего синего неба смотрело на землю ослепительно желтое солнце. Наст сверкал под его лучами. Розовели верхушки берез. Пожилая странствующая монахиня, сестра Евдокия, тяжело опустилась на колени на берегу Светлого озера.
– Молись, Ирина! – бросила она своей спутнице, которая, скинув на плечи плат, крутила головой и жадно втягивала весенний воздух широкими ноздрями. Ирина кивнула и улыбнулась бессмысленно и счастливо.
Евдокия подняла глаза к пронзительно синему небу. Оставив уставные молитвы, свела к переносице густые, по-мужски кустистые брови, звучно произнесла:
– Дева Пресвятая, Богородица Пречистая. Покров твой небесно-чистый над страной Россией. Молю тебя, пронеси нынче, чтоб кровь не пролилась. Избавь от напасти ради милости Твоей и Сына Твоего, принесшего в мир прощение и любовь. Размягчи ожесточение в сердцах людских, дай им вразумление услышать и понять друг друга раньше, чем кровь прольется. Со смирением и надеждой воззвав к тебе, Матерь Пречистая, милостивая…
