Елена Арсеньева - Русские музы для француза, или Куртизанки по натуре (Лидия Нессельроде, Надежда Нарышкина)
Некая парижская куртизанка (нет, не Надин, та просто не осмелилась бы!), знаменитая своими бесчисленными и открытыми любовными связями, заявила: «Это сочинение оскорбляет самую сокровенную стыдливость женщины!»
Что по этому поводу думала Надежда, покрыто тайной, однако Дюма-фис, как и его персонаж мсье де Рион, последовательно продолжал политику превращения сирены в домашнюю клушу: женщин надо держать в рабстве, гласит «Друг женщин», и вот в субботу 31 декабря 1864 года мэтр Ансель, опекун Бодлера и мэр Нейи-сюр-Сен, совершил в присутствии Александра Дюма-отца и Катрины Лабе (с согласия их обоих) бракосочетание Александра Дюма-сына с Надеждой Кнорринг, вдовой Александра Нарышкина.
Да-да! Бедный Александр Григорьевич отдал Богу свою многострадальную душу (французские воды не помогли!), и «друг женщин» смог жениться на своей «княгине».
В акте бракосочетания имелся такой параграф: «Будущие супруги заявили, что удочеряют ребенка женского пола, записанного в мэрии Девятого округа Парижа 22 ноября 1860 года под именем Марии-Александрины-Анриетты и родившегося 20-го числа того же месяца у Натали Лефебюр; при этом они подчеркнули, что имя матери – вымышленное…» В течение четырех лет «малютку Лефебюр» выдавали за сиротку, подобранную и взятую на воспитание княгиней Нарышкиной.
От свершившегося факта отцовства Дюма был гораздо в большем восторге, чем от факта бракосочетания. Его письма к Жорж Санд изобилуют упоминаниями о Колетт, восхитительном и щедро одаренном ребенке. В возрасте пяти лет она знала французский, русский и немецкий языки. Вечернюю молитву она повторяла на трех языках. 28 марта 1865 года: «Колетт чувствует себя великолепно. Она еще не способна оценить свою бабушку (можно представить себе, что подумала при этом Жорж Санд, которая принадлежала к породе тех женщин, для которых понятие старости и всего, что с ней связано, не имеет места быть?! – Е.А.), но это придет».
Семейная жизнь бывшей куртизанки, ныне почтенной мадам Надин Дюма, шла полным холодом. Беременности, выкидыши… новые беременности… Был Дюма-пэр, был Дюма-фис, теперь им страстно хотелось иметь Дюма-пети-фиса[6]… Беременности Надежда переносила крайне тяжело, мучительно!
Мужчина получает удовольствие, женщина – платит по счетам за это удовольствие…
Кто же здесь, пардон, куртизанка?!
«Г-жа Дюма обречена семь месяцев лежать в постели, – писал Дюма-фис „своей дорогой матушке“, – если она действительно хочет произвести на свет нового Александра – потребность в нем ощутима, несмотря на то, что первые двое еще в расцвете сил и в зените славы… Да! Натворил я здесь дел!»
Так как доктор Девилье прописал Надин пребывание на свежем воздухе, Дюма попросил у своего старого друга Левена разрешения занять его дом в Марли и поместил там свою больную супругу.
«Сын» писал «матушке»: «Малыш изо всех сил стучится в дверь этого света. Сразу видно – он еще не знает, чем это пахнет! Г-жа Дюма все толстеет…»
Как это мило, правда? Словно две сплетницы на скамейке…
6 февраля 1866 года у Надин приключились преждевременные роды, она ужасно настрадалась, однако ребенок остался жив. Все были счастливы и как-то даже не обратили особого внимания на то, что на свет народился не petit-fils, а petite-fille, не внук, а внучка. Ее назвали Жанниной.
В августе 1866 года Жорж Санд отправилась навестить своего «сына» в Пюи – маленькую рыбачью деревушку неподалеку от Дьеппа, где он купил дом, довольно безобразный и не вполне удобный, зато в восхитительном месте. Мимоходом Жорж Санд записала в своем блокноте (как и подобает женщине-писательнице, она не расставалась с блокнотом и карандашом):
«У Алекса в Пюи, воскресенье, 26 августа 1866 года: Чудесный край! Дивная погода. Очаровательные хозяева. Лавуа уезжает, Амеде Ашар здесь уже давно, г-жа де Беллейм только приехала. Прелестные дети. Хозяйка дома очень любезна, но не в должной мере хозяйка. Беспорядок немыслимый! Из ряда вон выходящая неаккуратность, ставшая привычной. Для мытья служат ваза и салатница, а вода есть, только если за нею сходишь сам! Окна не закрываются! Собачий холод в постели… Но день великолепный. Мы идем гулять в лес и к морю. Эти лесистые берега – сущий рай. Море – жемчужное, с голубыми бликами, и белый песчаный берег, усеянный кремневой галькой в форме полипов. Белые меловые утесы. Все в нежных и блеклых тонах. В казино – детский бал. Разряженные женщины, довольно-таки уродливые. Дома – превосходный обед, однако в восемь часов мадам плохо себя чувствует, и Александр отправляется спать. Не знаешь, как читать при одной-единственной свече! Ночью поднимается буря. Потоки дождя, стужа. Я кашляю, надрывая горло.
У Алекса, Пюи, понедельник, 27 августа: Погода сырая, но вокруг красиво. Я остаюсь послушать предисловие и два акта. Они очень хороши и очень изящно написаны. Обед чертовски вкусный. После обеда все улизнули, а я осталась с г-жой Беллейм! Жизнь, которая замирает в восемь часов, мне совсем не по душе! Да еще спать приходится идти с переполненным желудком… Сколько мучений с одеваньем и тому подобным! Господи, до чего же здесь скверно!.. И все-таки очень красиво…»
Жорж Санд оказалась то ли достаточно великодушной, то ли просто небрежной, чтобы не занести в свою книжечку самого главного наблюдения: исполнение мечты зачастую ведет к ее краху. Семейная жизнь была не для Надин! Нет, она не завела кучу любовников. Она не завела даже одного, с нее вполне довольно было неутомимого, неистового Дюма, который страдал сексуальным безумством… именно страдал, потому что ум у него был пуританский, он стыдился своей почти античной страстности. Противозачаточные средства в те поры были мало распространены, вот незадача, а слышать об аборте Дюма даже не желал – к тому же он был запрещен, да и на том уровне развития медицины это было небезопасно для жизни женщины. Поэтому Надин знай беременела… и снова и снова случались выкидыши. Это состояние губительно для женщины, эти вечные раскачивания на качелях больная-здоровая, тошнит-не тошнит, плохо-хорошо, однако Дюма-фис видел в перепадах ее настроения только настроение, он называл жену «то равнодушной, то неистовой», ее жалобы называл нытьем… попробовал бы сам хоть раз забеременеть, небось понял бы, отчего она ныла!
Но – не дано!
Честно говоря, Александр-фис в это время сам себя выставлял немалым нытиком. Его «Друг женщин» провалился… а разве могло быть иначе? Он отдалился от театра и впал в женоненавистничество. Однако и тут не обошлось без противоречий: перестав писать пьесы, он напропалую принялся связываться с хорошенькими актрисами, а это, как ни странно, превратило его в закоренелого женоненавистника еще пущего, чем он был после бракосочетания с возлюбленной.
