Вирджиния Нильсэн - Колдовские чары
У него забегали глаза.
— Обо всем? — спросил он.
Она вдруг почувствовала укол сладостной боли в своей помятой груди, а щеки ее зарделись.
Блеск его глаз теперь говорил ей о едва сдерживаемом желании рассмеяться.
— Этого делать совершенно необязательно, моя дорогая мадемуазель Анжела, если только вы не желаете заручиться еще большим доверием своего дядюшки. Я не намерен делать предложения вашей кузине.
— Вы… вы… вы не на…мерены… — заикаясь от неожиданности, спросила она. Она ему не верила.
— Абсолютно нет.
После недолгого колебания она сказала:
— Вы мудро поступили.
Она была ошарашена той легкостью, с которой ей досталась победа, но она не получила от этого удовлетворения, напротив, она была возмущена тем, как легко он мог расстаться со своим страстным увлечением Клотильдой, даже если она, Анжела, считала, что такой выход из положения — наилучший.
Маркиз без всякого беспокойства в упор разглядывал ее.
— По сути дела, я приехал сюда сегодня так рано утром, чтобы предупредить вас о том, что я намерен просить у вашего дяди вашей руки, мадемуазель Анжела.
Его слова повергли ее в шок. Она, не отрываясь, смотрела на него.
— Моей руки? Месье маркиз, ваша наглость, несомненно, соответствует вашему титулу, и поэтому вас можно простить, — сказала она ледяным тоном. — Но вы должны отдавать себе отчет в том, что французская знать ныне обладает невысоким авторитетом даже здесь, в колониальных владениях.
— На самом деле? — кисло осведомился он. — У меня не сложилось такого впечатления. Но он покраснел, и она почувствовала радость от одержанной победы.
Она пожала плечами, давая тем самым ему понять, что о вкусах не спорят.
— Не теряйте даром времени, месье. Мой дядя не является моим опекуном. Никто не может отдать вам мою руку.
Он сощурился.
— В таком случае, мадемуазель, я хочу задать вам один вопрос. Не могу ли я получить от вас разрешения ухаживать за вами?
Вне себя от гнева она заорала.
— Да как вы смеете поступать таким образом с Клотильдой? Вам должно быть известно, что она ждет от вас предложения. И вы предоставили ей для этого все основания. К тому же она любит вас!
— Выходит, моего мнения в этом деле не нужно, вы, сердитая женщина? Я не могу больше ни о ком думать после того, как увидел вас в этой маленькой двухколесной штуковине, когда вы галопом неслись на закрытые чугунные ворота. Я решил жениться на вас, чтобы предотвратить в будущем несчастный случай, и чтобы сохранить в неприкосновенности вашу прекрасную шейку.
— Вы издеваетесь надо мной, месье! Я не желаю больше… выслушивать такой вздор…
— Напротив, я говорю совершенно серьезно. Да поможет мне Бог! Вы — самая безрассудная наездница, Анжела, и если не во Франции, то наверняка в Англии, вас подвергли бы остракизму за то, что вы по-мужски сидите на лошади, но вы — удивительно красивая женщина и я безумно вас люблю.
Несмотря на охвативший ее гнев, сердце у нее подпрыгнуло. Она ответила ему еще более ледяным тоном.
— Какое, однако, несчастье! Я вас не люблю.
— Значит, у меня есть соперник? — спросил он мягко. Его тон говорил о том, что он сводил "на нет" вероятность существования какого-либо претендента на союз с Анжелой.
Она нетерпеливо махнула рукой.
— Мой дядя при нашей встрече сообщил вам о моем решительном намерении никогда не выходить замуж.
— Но я отказываюсь этому верить, мадемуазель. Вы — женщина взбалмошная, как и ваша кобылка, но вчера вы предстали передо мной страстной женщиной, женщиной, созданной для любви. И вам об этом хорошо известно.
Солнце пригревало ее плечи. Его лучи отражались от его сияющих сапог и от его кустистых бровей; на глаза ему упали тени. Она даже никак не могла осознать своего положения, — вот они в это яркое солнечное утро сидят в седлах на беспокойных лошадях и разговаривают о любовных отношениях.
— Месье, я — леди. Не думайте, что из-за того, что я по-мужски сижу в седле или самостоятельно управляю своим имением, вы можете отпускать в мой адрес непотребные замечания!
Неужели он на самом деле считал, что она в ее двадцать три года была опытной женщиной, — давно уже не девственницей?
— Не отрицайте ваших чувств, Анжела, — мягко сказал он.
Он протянул руку, чтобы коснуться ее, удерживающей поводья, но Анжела в эту минуту пришпорила Жоли, и кобыла отпрянула в сторону, ударив копытами о землю.
Анжела не смогла бы вынести его прикосновения. Ее гнев перешел в давящую на грудь панику. Заплетающимся языком она произнесла:
— Я прошу вас немедленно покинуть пределы моего поместья, месье.
Мышцы у него на лице напряглись. Вдруг она осознала, что любому маркизу, возможно, не приходилось сталкиваться со столь оскорбительным ультиматумом. Он в упор смотрел на нее несколько секунд. Молчание продолжалось, а выражение его глаз постепенно начало разоружать ее: оно менялось от леденяще холодного от нанесенного ему оскорбления к более нежному и забавному. В хитросплетение ее сдерживаемых эмоций вдруг проникло раскаяние, но она тут же свирепо подавила его.
— Само собой разумеется, мадемуазель. Но предупреждаю, я вернусь. — Приподняв шляпу, он вдруг перешел на шепот. — Я буду возвращаться снова и снова до тех пор, покуда вы мне не ответите на мою любовь…
— Вы никогда не увидите благосклонного приема в моем поместье!
Демонстрируя свою гордость, она прикусила губу. Но он мягко продолжал.
— Неужели вы, Анжела, настолько жестоки?
Хотя она и не доверяла его горестному упреку, все же он подействовал на нее.
Почувствовав, как на глазах у нее наворачиваются слезы, Анжела отвернулась, чтобы он не заметил ее слабости. Некоторое время она, напрягшись и выпрямившись, неподвижно сидела в седле. Через минуту она услыхала стук копыт жеребца, набирающих ритм. Филипп удалялся на легком галопе.
Когда лошадь с наездником скрылись за домом, она отвела Жоли в конюшню. Слезы струились у нее по щекам.
Каждое утро, когда Анжела выходила на галерею, чтобы спуститься по внешней лестнице к ожидавшему ее внизу Жюлю, который помогал ей взобраться в седло для проведения очередной инспекции, на дороге возле ручья, в конце окруженной дубами тропинки, ведущей к дому, возникала фигура наездника. Когда Анжела приближалась к нему, Филипп, а это всегда был он, натянув поводья своего черного жеребца, снимал шляпу и, поклонившись в ее сторону, скакал прочь по направлению к Новому Орлеану.
Она обычно делала вид, что его не замечает, но на четвертое утро почему-то не приказала оседлать Жоли и провела весь день в самом разнесчастном расположении духа, постоянно досаждая Мими.
