Лаура Кинсейл - Цветы из бури
Мэдди уже знала, что такое отдельная специальная комната. Она представляла собой важную часть моральной терапии, практикуемой в Блайтдейле. Оказывалось влияние на поведение пациентов с использованием их чувства собственного достоинства.
Кузен Эдвардс дал Мэдди книгу мистера Тьюка «Описание ухода» о знаменитом квакерском сумасшедшем доме в Йорке, где впервые вошло в практику гуманное и моральное лечение больных.
Брошюра о Блайтдейле отражала опыт, накопленный кузеном Эдвардсом за восемь лет работы. Согласно его методике, с больными нужно разговаривать, пока они не научатся понимать обращенные к ним слова. С ними нужно общаться вежливо, по-доброму, но обязательно убедить, что условия их содержания зависят исключительно от самоконтроля. Если пациенты вели себя не так, как следует, их наказывали, то есть изолировали.
В полдвенадцатого, когда кузен Эдвардс пошел навестить жену, повсюду в коридорах слышали металлический звук и дикий животный крик. Мэдди понимала, что она отчасти виновата в его наказании, и поэтому, желая как-то поправить ошибку, она попросила служанку показать ей, где находится комната изоляции. Они подошли к лестнице в подвал.
— Третья дверь справа, мисс. Сразу за новой ванной комнатой.
Спускаясь по лестнице, Мэдди обратила внимание, что с каждым поворотом становится тише и тише. Там было холодно, очень чисто, но темно. Третья дверь справа вела в маленькую комнату без окон с деревянным полом и скамьей, прикрепленной к одной из стен.
Не так уж здесь было ужасно, как она себе представляла. Обычная комната. Чистая, сухая, прохладная. На скамейке Библия. В обстановке этой маленькой комнаты Мэдди вдруг увидела истинного квакера в кузене Эдвардсе, хотя ей казалось, что он так далек от всего этого.
Комната как бы располагала к восприятию спокойного голоса. Неяркий, спокойный свет. Стоя в центре комнаты, она подумала, что Жерво будет здесь хорошо.
Ее стала беспокоить тишина. Она провела значительную часть своей жизни в молчаливых Собраниях и никогда не чувствовала неудобств. Она слышала, ждала, верила, что действительно можно ощутить внутренний свет.
Сейчас она думала о герцоге. Неистовство в его лице. Ломаные звуки. Это все, что издает его голос.
Прошлой ночью она не могла спать. Она лежала без сна. Точно так же, как тогда, когда умерла ее мать. Она старалась понять и принять то, что было неприемлемо.
Молчание, тишина. Теплая тишина дома и семьи, где слова не нужны. Наполненная принцами и цветами тишина опустевшего сада.
Он не говорил ничего… Ни единого слова. Записи, методически заносившиеся в книгу кузеном Эдвардсом, повторяли изо дня в день одно и то же: необщителен, свиреп, необуздан…
Кузен Эдвардс назвал это деменцией. Слабоумие, моральное нездоровье. Человек опускается до животного уровня.
Мэдди посмотрела на Библию, но не смогла дотронуться до нее. Она привыкла думать о заповедях, как о полезном и необходимом в жизни слове, но никогда не воспринимала их более чем руководство Богом над ее действиями, в ее сердце. Находясь в пустой, абсолютно тихой комнате, она почувствовала, как прозрение, истина приходят к ней. Она поняла, в чем состоит ее миссия.
Человек, находившийся наверху, пытавшийся сокрушить свою клетку, звал ЕЕ. Для него эта комната будет не духовным местом, а тюрьмой. Наказанием. Угрозой наказания. Он не понимает тишину. Не знает тишину так, как знает она.
Мэдди подняла голову. Неправда, что у него разум двухлетнего ребенка. Он не потерял разума.
Он не сошел с ума. Его сводят с ума. Эта мысль прозвучала настолько ясно, что ей показалось, будто кто-то произнес это вслух.
Мэдди почувствовала, что некое состояние, которым она была охвачена, теперь покинуло ее. Комната стала вдруг грустной, маленькой изолированной камерой в глубине холодного подвала.
Жерво не потерял рассудка. Он произносил слова. В противном случае он не мог бы понимать то, что говорят ему.
Его крики, его отчаяние становились все более разумными. Это — не крики маньяка, сошедшего с ума, это крики здорового человека, оказавшегося в чрезвычайно отчаянном положении. Он не видит никаких других путей, чтобы избавиться от этого состояния, кроме как силой вырваться из него. Он, утонченный герцог, знающий периодические функции, ряды Фурье, он, создавший новую геометрию, он, живший свободной жизнью аристократа, теперь был здесь и страдал от этого.
Мэдди ощущала, что никогда ей не приходилось так явственно слышать голос Бога. Она не относилась и к числу тех людей, которым был дан дар выступать на Собраниях. Мэдди вела простую, обыденную жизнь.
Но сейчас она получила благословение.
Мэдди почувствовала, что на нее возложены особые обязанности. Она не понимала, как доказать тот факт, что Господь возложил на нее обязанности быть с Жерво в его беде. Она твердо знала, как поступить. В конце концов Господь не простит ее. Ясно было только одно: она не должна бросать герцога в беде.
Кузен Эдвардс будет недоволен, в этом Мэдди не сомневалась. Он категорически запретил ей ходить в коридор буйнопомешанных, у него была масса возражений и аргументов против ее намерений.
Она многое обдумала, пока поднялась наверх по лестнице. Ритмичный звон цепей становился все громче… Она ошиблась. Она неправильно представляла себе действительность. Она не годилась для той задачи, которую решила на себя возложить. Ну что она знает о душевных болезнях или их лечении? Вой, который сопровождал лязг цепей, ну никак не походил на человеческий голос. Весь сумасшедший дом замер, слушая эти звуки. Не слышно ни бормотания, ни бессмысленного трепа. Как будто все занимались только тем, что прислушивались к звону цепей и истошному крику.
Мэдди повернула за угол. В коридоре сидел Ларкин на откидной табуретке. Кожа на его голове просвечивала сквозь короткую стрижку волос. Карманные часы он держал на колене, лениво позвякивая цепочкой в такт лязганью цепей в камере.
— Через три минуты пойдем, — громко объявил он, не обращаясь, собственно, ни к кому.
Теперь звон цепей раздавался без пауз. Ларкин взглянул на Мэдди и, узнав ее, вскочил. Откидная табуретка хлопнулась о стену.
— О, Друг Ларкин. — Произнесла Мэдди торжественно. — Я пришла поговорить с Жерво.
Лязг цепей прекратился.
Пронзительная тишина, казалось, зазвенела в ее ушах. Ларкин переводил взгляд с дверей камеры Жерво на Мэдди. Он сказал:
— Мисс, вам нельзя тут находиться.
Его голос звучал как-то странно, подобно эху давно умерших голосов.
— И тем не менее я пришла.
— Послушайте… Вы мне вчера вечером такое устроили… Больше не надо.
— О, ты должен пойти и позвать моего кузена. Конечно, я не желаю доставлять тебе беспокойство.
