Виктория Холт - Храм любви при дворе короля
– Мой муж – юрист, – сказала Джейн.
– Юрист? Хорошая профессия! Ну, вот вы и пришли. Послушайте моего совета – пока что больше не суйтесь в толпу.
– Может, зайдете чуть передохнуть?
Вдова ответила, что не откажется, последовала за ними в парадную залу и села.
Маргарет обратила внимание, что девочка по имени Айли очень хорошенькая и примерно одного возраста с нею и Мерси. Из-под шапочки у нее выбивались золотистые волосы, платье было сшито из лучшей ткани, чем у всех них.
– Скажите мне, как зовут девочек, – попросила вдова. – Хотя нет… пусть скажут сами. Языки у них наверняка есть.
– Конечно, – с достоинством ответила старшая из сестер. Она была признательна вдове за помощь, но ее властный тон девочке не нравился. – Меня зовут Маргарет. Это моя приемная сестра, ее зовут Мерси, поскольку мы с ней тезки, и… мои сестры Элизабет и Сесили.
– А я мистресс Алиса Миддлтон, вдова мастера Джона Миддлтона, он торговал дорогими тканями в Сити и возил товар в Кале. Это моя дочь, тоже Алиса, поэтому ее, как и Мерси, зовут другим именем. О, да вы с ней ровесницы. Вам надо подружиться.
Дети продолжали разглядывать друг друга, а мистресс Миддлтон заговорила с хозяйкой, похвалила медовый напиток и посоветовала класть в него больше меду.
– А теперь отдыхайте, – продолжала она. – Из дому ни ногой, вечером начнутся бесчинства… так оно и должно быть, для страны сегодня праздник, на трон взошел такой красивый король.
Вдова допила напиток, осмотрела дом, высказывая мнения – не всегда одобрительные – о его обстановке, и ушла вместе с дочерью.
– Говорливая женщина, – сказала Джейн, – но, ей-богу, дельная… и очень добрая.
* * *Для Томаса Мора этот день был счастливым. Тиран умер, и его место занял монарх, сулящий Англии блестящее будущее.
В приподнятом настроении Томас любил браться за перо, и естественно, теперь его труд посвящался новому царствованию.
«Наконец-то, Англия, – писал он стихами по-латыни, – настало время тебе возблагодарить Небеса, наступил счастливый день, достойный мемориального белого камня, достойный быть увековеченным в твоих календарях. Этот день – прекращение нашего рабства, начало свободы, конец печали, источник радости…»
Потом перечислял достоинства юного короля:
«Разве король не возвышается над тысячью благородных приближенных? Жаль, Природа не позволяет наряду с телом видеть выдающееся совершенство его разума! Этот принц унаследовал мудрость отца, доброту матери, безупречную проницательность отцовой матери, благородное сердце материнского отца. Неудивительно, что Англия радуется королю, какого еще не имела!»
Затем Томас принялся расточать похвалы королеве; он писал о ее достоинстве и благочестии, о ее красоте и верности. Наверняка нет женщины, более достойной стать супругой такого короля, и никто, кроме этого короля, не достоин быть супругом такой королевы. Небеса благословляют их союз; несомненно, Генрих и Екатерина будут долго носить свои короны, а затем корона Англии перейдет их внуку и правнуку.
Когда Томас прочел свою поэму Джону Колету, настоятель собора Святого Павла сухо заметил, что достоинства королевских предков можно истолковать по-другому. Например, мудрость Генриха VII назвать алчностью; доброту Елизаветы Йоркской – кротостью из практических соображений; безупречную проницательность Маргариты Ричмондской – честолюбием; благородное сердце Эдуарда IV – распутством и решимостью править любой ценой.
– И все же, – сказал настоятель, – это сочинение нужно показать королю. Его Величество наверняка останется доволен. В королевские уши вливалось немало лести; однако столь изящно изложенной он еще не слышал.
– Лести? – переспросил Томас. – Возможно. Но все-таки, Джон, если человеку показать его лестный портрет, он иногда старается стать достойным этого портрета. Поэтому льстить королям целесообразно.
– Тем не менее люди зачастую льстят, надеясь снискать за это награду. Какой награды добиваешься ты, друг Томас?
Мор задумался.
– А что, если, – сказал он наконец, – мое сочинение – плата за его восшествие на престол? Я стал бы петь пеаны,[4] мой друг, будь у меня голос, потому что теперь мне нет нужды покидать Англию. Награды? Может быть, я ее хочу. Может, хочу жить так, как жил… Здесь, в Лондоне… вместе с семьей. Да, и возможно, если король останется доволен моим подношением, я попрошу у него льгот для Эразма. Хорошо, если Эразм будет снова с нами, правда?
– Разумеется, хорошо. Неси свою поэму. Проси аудиенции. Не сомневаюсь, что ты ее получишь.
И Томас понес свое творение королю.
* * *В Вестминстерском дворце счастливейшим человеком должен быть король. Никто не знал этого лучше Генриха, и он расстроился, поняв, что дело обстоит не так.
Быть королем замечательно. Повсюду люди приветствовали его, потому что он не просто король, он любимый король. Не превосходи он ростом окружающих, он все равно выглядел бы королем благодаря сверкающим драгоценным камням на одежде. Он самый богатый король в Европе; он лишь теперь понял, как богат, поскольку раньше только догадывался о величине накопленных отцом богатств.
Причиной его недовольства служила королева. Супруга ему нравится. Она старше его на пять лет – но это и хорошо, ему не хочется казаться мальчиком, а Екатерина словно бы прибавляет года к его возрасту.
Но они богаты, они молоды и должны веселиться. Нужны роскошные увеселения; маскарады, турниры, представления живых картин могут длиться, пока не надоедят ему; и на всех этих церемониях он должен находиться в центре внимания. У всех празднеств должна быть одна цель – почтить короля, представить во всем его величии, показать, что король искуснее, отважнее, чем другие короли, как прошлые, так и будущие.
Однако королева разочаровала его. Увы! Она не разделяет его любовь к веселью, его страсть к развлечениям; при испанском дворе ее с детства воспитали слишком серьезной. Екатерина достаточно красива; ему приятно, что он женился на ней, так как тем самым словно бы показал нос призраку отца. Он не хотел унижать покойного, но мучился сознанием, что его заставили отказаться от невесты. Лишь тогда он понял, что она очень красива и желанна ему больше всех других женщин. Тот вынужденный протест ранил его гордость. И сейчас, глядя на королеву, он говорил себе: «Теперь никто не может принудить меня к тому, чего я не желаю и никто никогда не сможет». Такие мысли разжигали его желание, делали более пылким; и тем лучше для Англии, напоминал он себе не без самодовольства, поскольку пылкий человек скорее обзаведется детьми, чем холодный.
