Пенелопа Нери - Украденный миг
— Если ты вправду любишь меня — делай со мной любовь…
— Ты говоришь, как девушки из Гонолулу, а это плохие девушки…
— Ну как же мне быть? Я не знаю, какими еще словами просить тебя…
Слегка отодвинувшись от Эммы, Гидеон лег на спину и прикрылся рубашкой. Он смотрел в синее небо сквозь узор из виноградных листьев и думал: наивна она так благодаря своим юным годам или является на самом деле изощренной ранней кокеткой, затеявшей с ним эту волшебную эротическую игру?
Маленькая зеленая ящерка застыла на большом виноградном листе и то ли грелась на солнце, то ли наблюдала за ними…
Повернувшись на бок и опершись на локоть, Эмма лениво проводила кончиками пальцев по его груди. Дойдя до пупка, ее рука на какое-то время замерла, а потом не совсем уверенно двинулась ниже.
— Почему ты не хочешь меня?
— Ты же знаешь, что это неправда! Ты же видела, как мне трудно владеть собой, когда мы вот так, вдвоем…
— Тогда сделай то, что ты хочешь.
— Ты слишком молода, дорогая! Мы ведь даже не обручены. Что скажет твоя семья, твоя мать, твой отец…
Девушка вздрогнула от отвращения:
— Мне плевать, что они скажут! И какое им дело? Это касается лишь нас троих: меня… тебя… и Господа Бога!
Она поцеловала его в грудь, туда, где как безумное колотилось его сердце. Бедное, оно готово было разорваться от страсти.
— Умоляю тебя, Гидеон! Я сейчас умру, если ты не сделаешь этого!
Смешанный запах моря, амбры и горных фиалок, который источала ее золотистая кожа, опьянял его. Он утратил власть над собой, целуя ее плечи, грудь. Гладил каждую складочку расслабившегося, послушного его движениям прекрасного девичьего тела. Гидеон не мог насытиться ею, не мог оторваться от нее. Ее нежный полуоткрытый рот казался ему алым благоуханным цветком, жаждавшим живительной влаги под лучами палящего солнца.
Эмма прерывисто вздохнула. Он уложил ее себе на колени и баюкал, как ребенка.
— Открой мне себя, моя Калейлани! Дай мне увидеть себя. Скажи мне еще раз, что ты хочешь меня, любимая!
Эмма чувствовала, как ее возлюбленный растворяется в теплых лучах наслаждения. Его сердце колотилось так, словно вырывалось наружу, сокрушая ребра. Гидеон не узнавал сам себя: он волновался так, будто впервые касался женщины. Так оно и было на самом деле — ведь он любил впервые в жизни.
Он вдыхал сладковатый аромат имбиря, исходивший от ее волос…
Эмма болезненно и жалобно вскрикнула, когда Гидеон проник в нее.
— Девочка моя, прости меня, я причинил тебе боль!..
— О нет, немного, чуть-чуть… — Слезы блеснули на ее длинных ресницах.
Он, в ужасе от собственной грубости, отпрянул было от нее, но Эмма крепко обвила его шею руками:
— Нет, Гидеон, не бойся, мне хорошо, я хочу этого, я буду терпеливой, любимый… Так и должно быть. Это так хорошо, я не знала… не знала, что это так сладостно…
Вновь и вновь они приникали друг к другу. Их тела сливались в едином ритме, дыхание становилось все тяжелей…
Обессиленные, нагие, они уснули, не разжимая объятий.
Был уже поздний вечер, когда Гидеон проснулся от холода и крепко прижал к себе Эмму. В глазах ее показались слезы. Пряча лицо на его мускулистой груди, она прошептала:
— Я люблю тебя, Гидеон.
— О чем же ты тогда плачешь, дурочка? — нежно спросил он, поцелуями стирая слезы с ее лица. — Ты жалеешь о том, что мы натворили с тобой?
— Да нет же, нет! Я плачу оттого, что так сильно люблю тебя. Я теперь всегда буду принадлежать тебе! Ничто и никто не сможет изменить этого! Никогда!
Гидеон удивленно смотрел на нее. Она похожа была на маленькую тигрицу, защищающую детеныша. И вдруг его пронзило острое чувство непоправимой вины. Он ведь до сих пор не сказал, что скоро покинет ее, покинет острова, уедет в этот проклятый Бостон! И вот сейчас он должен будет признаться ей во всем. Это ужасно!
— Эмма, я должен сказать тебе… Видишь ли, есть одно обстоятельство…
Загадочно улыбаясь, она села и потянулась за своим платьем.
— А я и так все знаю.
— Что ты знаешь?
— Мама рассказала мне все. Ну, про это. Как это бывает и откуда берутся дети, и все такое. Представляешь, я совсем ничего не знала об этом, думала, они бывают от поцелуев, пока мама не рассказала мне, как все на самом деле. Понимаешь, в монастыре все монахини — невесты Христа, и они ничего не знают о жизни мужчин и женщин. Но мама сказала мне, что я уже взрослая и мне пора кое-что узнать…
— Подожди! Сколько тебе лет?
— Четырнадцать.
— Всемогущий Боже! Ты же еще совсем ребенок, а я так обошелся с тобой!
— Ничего подобного! Я взрослая женщина, у меня от тебя будет ребенок, и я очень этому рада. Все так прекрасно!
— Глупая! О каком ребенке ты говоришь! — Он твердо знал, что в последний миг проявил осторожность. — Нет, Эмма, тебе еще рано иметь ребенка, и я позаботился об этом. Не о том я хотел тебе сказать. Все гораздо хуже, чем ты думаешь. — Гидеон набрал полную грудь воздуха и с трудом выговорил: — Я скоро уеду, Эмма.
Она молчала. Потом подняла глаза. Лицо ее было спокойно.
— Куда, — спросила она, — в Гонолулу?
— В Бостон, любимая. В Гарвардский колледж.
— О-о-о!
Это был стон смертельно раненного звереныша.
Никогда в жизни Гидеон не испытывал такого страха, никогда не видел такого отчаяния.
Юноша готов был разрыдаться, ведь он чувствовал ее боль как свою собственную.
— Я отплыву с острова первого числа следующего месяца, — тяжело выдохнул он.
— И ты… знал об этом еще до того, как мы встретились?
Он кивнул, не в силах произнести больше ни слова.
Она сдерживала рыдания, уголки ее рта подергивались.
— Эмма, — бормотал он, — но что я могу сделать? Мне ведь тоже больно.
— Если больно — не уезжай, — жестко ответила она. Высвободившись из его рук, Эмма рывками натягивала на себя платье.
Разгладив его на себе так тщательно, точно от этого зависела вся ее жизнь, она снова села на песок спиной к Гидеону, так, чтобы он не видел ее лица, слабо освещенного лунным светом.
Молчание затянулось.
— Первого числа я уезжаю в Гонолулу, а оттуда на «Галилео» — в Бостон. Это будет уже восьмое число.
— Бостон… — безразлично повторила Эмма и вдруг разрыдалась. — Скажи, скажи, что ты разыгрываешь меня! Скажи мне правду! Я же не вынесу этого… Бостон! Это так далеко, на другом конце света! Сколько ты пробудешь там? Сколько месяцев?
— Годы, любимая. Несколько лет. Не меньше четырех лет.
— Но ведь это целая вечность!
Он привлек ее к себе, сам чуть не плача:
— Эмма, я знаю, я не имею права просить тебя об этом, я понимаю, но если бы ты могла… Если бы ты могла обещать мне…
