Эйлин Драйер - Искушение любовью
Алекс допил бренди и улыбнулся:
– Я же говорил о тепле. Если бы мне захотелось померзнуть, то проще было бы остаться здесь и, не подвергая испытанию уши, вести беседы на родном языке.
– А как насчет поместья, что оставил тебе дядюшка вместе со столь причудливым титулом? Будет возможность съездить туда?
– Возможно, на Рождество. Есть основания полагать, что слуги там слегка разболтались после смерти хозяина. Дядюшка Фарли, как известно, был неутомимым мастером изобретать задачи и никому не давал сидеть без дела.
Отец рассмеялся:
– Именно так я всегда говорю о тебе!
Алекс улыбнулся и поднялся с кресла.
– Ну нет. В один прекрасный момент, когда появится возможность проявить свою истинную сущность, я превращусь в степенного сквайра: охота, праздник сбора урожая, неспешная косьба на просторных лужайках. Вот такая буколическая жизнь по мне.
– Не пройдет и месяца, как ты взвоешь.
Алекс посмотрел отцу в глаза и понял, что он действительно не понимает его теперешнего состояния. Собственно, это вполне естественно: он тщательно скрывал даже от себя, что смертельно устал. Это состояние появилось у него еще до смерти Аннабел. А с тех пор ему пришлось затратить огромное количество энергии уже только для того, чтобы скрыть, чем занимается в качестве одного из блестящих гедонистов, которые входят в образовавшийся вокруг Дрейка кружок «повес». Ведь это отнюдь не просто – отделываться байками о своей деятельности, от жестокости которой, расскажи он правду, у слушателей мурашки побежали бы по коже. Получилось леденящее душу досье с засадами, слежкой, подкупами, убийствами… Пожалуй, каждый, кто узнал бы обо всей этой грязи, задался бы вопросом: неужели в государстве все действительно так плохо?
Сэр Джозеф поднялся.
– Ну а пока…
– А пока, – перебил его Алекс, – ты, надеюсь, не будешь возражать, если я на некоторое время покину тебя? Что касается того мавзолея, который я унаследовал в Джермине, пока он не годится ни для человека, ни для животного.
Отец нахмурился:
– И ты не придешь даже навестить инвалида?
«Конечно, приду», – подумал Алекс, а вслух произнес:
– Конечно, нет. Я все больше привыкаю проводить время за созерцанием потолка своей спальни или сидя в ванне.
Сэр Джозеф прекрасно понимал, что Алекс лжет, и даже хотел сказать ему об этом, но, будучи истинным джентльменом, просто не мог назвать сына лжецом. Тем более теперь, когда, судя по всему, тот рассчитывает на какую-то помощь.
– Дело в том, что меня просто не будет здесь некоторое время, – пояснил Алекс. – Завтра постараюсь убедить леди Би принять Фиону и ее сестру Мейрид. Соответственно до того, как это произойдет, я не могу планировать какие-либо встречи.
Отец вопреки ожиданиям Алекса не улыбнулся, а просто кивнул:
– Понимаю.
– Но, как бы там ни было, сегодня вечером мы ужинаем вместе, сэр. А сейчас мне пора.
Алекс крепко обнял отца и направился было к двери, однако сэр Джозеф остановил его:
– Не растягивай на годы епитимью, которую ты на себя наложил.
Алекс вздрогнул:
– Пардон, не понял?
Отец улыбнулся, карие глаза его как будто повлажнели.
– Первый раз, когда я тебя увидел, ты собирал своих свинцовых солдатиков, чтобы переплавить, затем продать металл и купить… Помнишь что?
Алекс почувствовал, как от смущения по телу пробежали мурашки.
– Рождественского гуся для слуг: они тогда не получали жалованья, и это было меньшее, что я мог для них сделать.
– Тогда тебе было всего восемь, и ты не имел никакого отношения к… разочарованности своего отца.
– Не старайся сгладить углы, он был транжира и никудышный человек.
– Не виноват ты и в том, – продолжил сэр Джозеф с той же немного грустной улыбкой, – что Аннабел оказалась несовершенной. Главный урок, который тебе следует извлечь, заключается в том, что ты родился не только для того, чтобы страдать за других и пытаться загладить вину каждого, кого встретишь на пути. Смотри, чтобы не оказалось, что ты спасаешь сестер Фергусон исключительно ради своих убеждений.
Грудь Алекса будто сжало железным ободом, но он хрипло рассмеялся.
– О боже, сэр! Зачем мне это? Последним человеком, которого я старался спасти, была моя жена. И она оказалась настолько благодарной, что покончила жизнь самоубийством.
Он был один, когда нашел ее. Аннабел четко рассчитала время для своего страшного деяния. Он тогда вернулся из очень тяжелой поездки и, не обнаружив ее ни в холле, ни в гостиной, отправился в спальню, открыл дверь ванной комнаты, где и увидел ее – в ванне, в воде, окрашенной кровью. Обвившие ее тело волосы напоминали грязные водоросли, в открытых, подернутых темной пленкой безжизненных глазах, как ему тогда показалось, читались одновременно отчаяние и осуждение.
Он приподнял ее и, выкрикивая проклятия, попытался остановить ручеек крови, сочившейся из рассеченного запястья, хотя понимал, что уже поздно. Поздно было уже тогда, когда он входил в дом. Он заклинал ее, умолял, уговаривал вернуться к жизни – до тех пор, пока слуги не оттащили его и не унесли ее тело.
В ее предсмертной записке была единственная фраза: «Я больше так не могу». И только Алекс понимал, что это означает. Только он догадывался, почему она почувствовала необходимость сделать это, какую страшную пустоту она ощущала, какой длинный и извилистый путь пыталась преодолеть.
Он бы тоже не понял, если бы не письмо, которое три недели назад он получил от «Львов»: «Мы думаем, что вам следует об этом знать: найдены письма вашей жены».
Этого было достаточно, чтобы уничтожить их обоих. Он муж преступницы, шпионки, пусть даже она не понимала, что делает. Ему хотелось верить, что не понимала: в конце концов, она просто передавала содержание подслушанных разговоров своим любовникам и могла не знать, как те поступят с этой информацией.
Действительно могла?
Алекс настолько углубился в воспоминания, что не заметил, как свернул с Пиккадилли раньше, чем требовалось, и, сам того не осознавая, шел теперь вдоль какой-то полуразрушенной усадьбы. К реальности его вернул чей-то сиплый, неприятный голос:
– Эй, господин хороший, не слышишь ни хрена, что ль? А?
Остановившись, Алекс обнаружил, что оказался посреди пешеходной дорожки, заполненной спешившими по своим делам людьми. Оглянувшись в сторону, откуда раздался голос, он увидел худющего мальчишку лет десяти, настороженно смотревшего на него из-под шляпы, безобразнее которой ему видеть еще не приходилось.
– А что я должен был слышать? – обратился он к оборванцу.
Мальчишка презрительно хмыкнул и посмотрел на Алекса как на последнего идиота.
