Эмилия Остен - Жена-незнакомка
– Вы стали офицером рано, пошли по стопам отца. Он умер, когда вы уже служили. А ваша мать… Она скончалась, когда вам исполнилось четыре. Мне сказала мадам Батай, и я читала семейные летописи, – добавила она поспешно. – Мне было интересно узнать о семье, в которую я вошла. У вас нет братьев, сестер и близких родственников.
– Поэтому отец и позаботился о том, чтобы мой брак был устроен, – проговорил Раймон, отведя взгляд. – Наследство. Его нужно передать.
– Мой отец дружил с вашим и говорил, что тот был достойным человеком. Великодушным и добрым.
– В самом деле. Возможно. – Он отпил еще глоток из бутылки. – Прошло уже много лет, и я почти забыл это.
– Мадам Батай говорит, что вы приезжали в Марейль обычно зимой, когда войска вставали на зимние квартиры. Проводили тут самое холодное время года и уезжали снова в начале февраля. Наверное, вам непривычно быть в Марейле летом?
– Не знаю, – сказал он, – я вообще не думал о том, что стоит к чему-то привыкать.
Это высказывание поставило Жанну в тупик. Что Раймон имеет в виду?
– Но к войне вы привыкли. – Она знала, что ступает на тонкий лед, и ничего не могла поделать с собою. Она боялась Раймона и безумно интересовалась им. Каждый его жест, каждое слово, каждая интонация были драгоценны.
– Это моя жизнь.
– Наедине со смертью?
– Со смертью все и всегда наедине.
– Я знаю.
Он посмотрел на нее по-другому: не рассеянно-изучающе, а пытливо.
– Вот как? Такая молодая девушка что может действительно знать о смерти?
– У меня была сестра, и она умерла. Аньес. – Имя выговаривалось с трудом. – Может быть, вы помните ее. Она была на нашей свадьбе.
Раймон покачал головой.
– Все было… стремительно, а я так и вовсе плохо запоминаю лица. Она была похожа на вас?
– Да, очень похожа, хотя и старше меня. И мы были близки.
– Мне жаль, что ее больше нет.
– Мне тоже.
Бутылка снова булькнула. Жанна подумала – и тоже сделала глоток вина.
– А ваши родители? – спросил Раймон. – Надеюсь, они в добром здравии?
– Да, как я и писала вам. Они шлют вам привет.
– Ну, отсылайте ответный, – произнес он иронически.
– Непременно. Если вы пожелаете их навестить, двери их дома всегда открыты для вас.
Жанна изо всех сил надеялась, что он скажет «нет», – и не прогадала.
– Боюсь, не в этот раз. Если ваши родители пожелают посетить нас, двери дома открыты, но сам я в Руан не поеду.
– Они слишком стары, чтобы путешествовать. Я напишу им о том, что вы их не забыли.
– И солжете, – обронил Раймон безмятежно, – я о них совсем не думал. Поэтому – да, забыл. Но вы солгите, конечно, эта светская ложь спасает в тех случаях, когда сказать правду значило бы причинить боль. Ложь во спасение, простится на небесах. Да, Жанна?
Возможно, он пьян больше, чем показалось, ошеломленно подумала она. Иначе как еще объяснить эту режущую откровенность?
– А вам не хотелось бы, чтобы я лгала?
– Только светски, моя дорогая супруга. Негоже огорчать стариков. Это на небесах не прощается.
Она сглотнула. Если сейчас сказать ему…
Нет. Жанна помнила его лицо не далее как пару часов назад, в саду. Раймон встанет, посмотрит спокойно, а затем убьет одним ударом в висок. Свое будущее после признания Жанна представляла приблизительно так.
Нет ей ни прощения, ни спасения.
Но как же он нравился ей – сейчас и тогда, когда она впервые его увидела! Она помнила: был солнечный день, яркий и сочный, какие не так уж часто выдаются на дождливых нормандских берегах. Жанна как раз вышла из дома, чтобы сорвать несколько ранних роз для украшения стола в малой гостиной, когда шевалье де Марейль проехал в ворота, остановил коня и спрыгнул на землю. Он не видел девушку, укрытую за ветвями кустов, а она замерла, боясь пошевелиться и выдать себя. Подбежал конюх, взял поводья жеребца, и шевалье кивнул слуге, а затем снял одну за другой тонкие кожаные перчатки и размял пальцы, в задумчивости глядя на окна дома. И вот в этом движении рук, в осанке, в повороте головы Жанна увидела столько красоты и силы, сколько до сих пор ей видеть не приходилось. Она и не подозревала, что люди могут быть настолько прекрасными.
После двух прошедших лет, наполненных страхом, сомнениями, болью и небольшими радостями, это ощущение возвращалось порывами, как ветер с моря. Тогда Жанна успела лишь разглядеть Раймона, а не узнать. Теперь ей предстояло и то и другое.
И вот он сидит перед ней, и что-то не так в его жестах и взгляде; исчезла почти звериная красота жизни, наблюдавшаяся раньше. Дело вовсе не в том, что он ранен, болен и зол, а в чем-то другом, и Жанне показалось: если она узнает, в чем причина, то сможет… помочь.
Помочь ему снова стать тем человеком, в которого она почти влюбилась.
И даже можно позабыть о слове «почти».
Она сглотнула, пытаясь справиться с нахлынувшими непрошеными мыслями, и проговорила, как ей казалось, довольно спокойно:
– Я передам родителям, что вы довольны мною. Это будет лучше всего.
– Пожалуй.
Откровенности тоже бывает слишком много, и Жанна решила, что на сегодня достаточно. Можно обойтись бытовой правдой.
– Хотите ли вы знать, что я делаю по подготовке бала, или предоставите все мне?
– А я должен указывать? Ничего не понимаю в балах.
– Я тоже, – вздохнула Жанна. – Вернее… В родительском доме всем занималась мама, а я только училась. Правда, у меня есть Элоиза, которая успела побывать замужем и дать определенное количество приемов. Думаю, мы справимся, но, возможно, у вас имеются особые пожелания.
– Нет, никаких, – сказал он равнодушно и после паузы обронил с проблеском любопытства: – Ваша Элоиза… Оспа?
В приличном обществе не принято обсуждать ущербную внешность, а наедине обычно обмениваются сплетнями и шушуканьем. Все эти интонации Жанна знала доподлинно. Раймон же просто хотел знать.
– Да, и в достаточно зрелом возрасте, чтобы перенести ее не слишком хорошо.
– Однако она компенсирует недостаток красоты умом.
– Элоиза красива, – запротестовала Жанна.
– Да, ум всегда красив.
Она еще не придумала, что на это ответить, когда раздались шаги и вежливое покашливание слуги, которому требовалась хозяйка. Пришлось распрощаться, поставить почти пустой бокал на столик и уйти. На пороге Жанна оглянулась: Раймон, взяв бокал, наливал в него вино. До краев.
Глава 8
Бальдрик де Феш принадлежал к той породе людей, в которых Жанна никогда не заподозрила бы хороших солдат, если опираться только на внешность. У него было открытое и милое лицо человека, привыкшего получать от жизни в основном ее доброту и благость. Барон с виду не отличался ни особой силой, ни умениями, его приземистая коренастая фигура больше подошла бы земледельцу или кузнецу, чем потомственному аристократу. Однако война оставила на нем свои отметины, игнорировать которые не получилось бы при всем желании. Хотя все постоянно пытались.
