Шеннон Дрейк - Свет любви
О, Перси, задумалась она, будь ты здесь, этот мерзавец не осмелился бы ни обвинить, ни оскорбить меня! Ему пришлось бы иметь дело с тобой, любимый.
Если бы к ней сейчас прикасался Перси, она расслабилась бы в сладком забвении, наслаждаясь мужской лаской.
Брайан позволил себе горько улыбнуться, распустив и пригладив волосы женщины. Он чувствовал, как напряглась ее спина, и понимал, что это прикосновение ей неприятно. Однако он решил довести ее до крайности, ибо только так надеялся обезоружить ее и узнать истину. Злодеяние нынешней ночи оставило в его душе глубокую, мучительно ноющую рану, и каждый раз, когда Брайан прикрывал глаза, он вновь видел оскверненный труп короля и незрячие глаза мертвых друзей.
И если во всем этом повинна коварная женщина, то эта женщина поплатится.
Брайан считал, что незнакомка идеально подходит для роли сообщницы воров. Волосы, к которым он прикасался, были прекрасны, как пламя в камине, отливали золотыми и алыми оттенками. Немного подсохнув в тепле, они мягко струились в его пальцах, как золотистые свитки чистого шелка, привезенного с Востока, или бесконечные языки пламени. Они падали роскошными волнами вдоль ее спины, почти касаясь пола.
Ее глаза, удивительные бирюзовые глаза, были окаймлены пушистыми ресницами цвета темного меда. Они позволяли скрыть нежной маской отъявленное коварство. Если бы Брайан не видел ее бегства, если б не увернулся чудом от ее злобно занесенного кинжала, он не сомневался бы в ее невиновности.
Красота ее лица была безупречной: высокие, прелестно очерченные скулы, полные алые губы, чуть розоватая шелковистая кожа. Она вполне могла быть дочерью знатного властителя… однако ни одна знатная леди не отважилась бы на ночную поездку в одиночестве.
Брайан отлично знал, что эта красота скрывает проницательный ум и острый, как у змеи, язык. Она без колебаний убила бы его, и Брайан старался не забывать об этом. Она пыталась нанести ему удар; она говорила с ним таким пренебрежительным тоном, что только величайшим усилием воли он удержался, чтобы не отвесить ей еще одну пощечину — такую, чтобы она отлетела к стене.
Это не оставило бы у нее сомнений относительно того, чего ей следует от него ожидать.
— Итак, — негромко пробормотал он, — ты — герцогиня Монтуанская. И ты отправилась в путь одна, чтобы помолиться у смертного ложа нашего короля Генриха.
— Да, — скованно ответила она.
— Зачем ты это сделала?
— Что?
Брайан улыбался. Кажется, он наконец-то нашел трещину в непробиваемой броне ее лжи.
— Зачем? — повторил Брайан. — Зачем ты приехала молиться в замок, когда вполне могла бы устроить службу у себя дома? Может, ты родственница короля?
Она не уловила насмешки в его голосе, услышала только вопрос и поспешила отвергнуть его:
— Нет!
— Тогда зачем герцогине было пускаться в такое опасное путешествие?
— Затем, что я… потому, что…
— Потому, что ты низкая лгунья!
— Нет! — Элиза мгновенно вскочила на ноги, как вспыхнувшее пламя. — Говорю тебе, Стед, ты поплатишься за эту ночь! У меня есть влиятельные друзья, и я еще увижу, как ты будешь опозорен! Увижу, как ты будешь корчиться на дыбе, а может, получу удовольствие лицезреть, как твоя глупая голова свалится с плеч! Ты еще увидишь, что я не воровка! Может, ты нашел у меня гобелен? Или ножны короля? Глупец, ты…
В раздражении и ярости Элиза вскинула руки и сжала на груди ткань туники.
К ее ужасу, кольцо матери, снятое ею с пальца отца, упало на пол.
Со стуком ударившись об пол и прокатившись по нему, оно легло у ног Элизы.
Она взглянула на Стеда и увидела, что глаза его полыхнули такой яростью, какой Элиза не ожидала даже от него.
Она вскрикнула, когда он шагнул к ней и его стальные пальцы сжались на ее плече.
Забившись в отчаянии, она вцепилась ногтями в его щеки. Казалось, он не почувствовал боли, даже не моргнул, пока Элиза билась в его руках.
— Посмотрим, что еще ты пытаешься спрятать, герцогиня.
Длинные сильные пальцы взялись за ворот ее туники. Элиза пыталась помешать ему, но тут же поняла, что не сможет противостоять такой силе. Послышался громкий треск рвущейся ткани, и Брайан сорвал тунику с Элизы.
Глава 4
Облаченная только в тончайшую льняную рубашку, Элиза почувствовала, как ее лицо заливает румянец оскорбления и бешенства.
Невольно обхватив себя руками, она разразилась потоком ругательств, достойных даже матерого воина:
— Ублюдок! Дерьмо! Сукин сын! Недоносок!
Элиза яростно вцепилась в порванную шерстяную тунику но Стед перехватил ее запястье и другой рукой отбросил порванную одежду через комнату, в дальний угол. Элиза в отчаянии взглянула на своего мучителя. Он наклонился, поднимая кольцо, что вызвало новый град ее проклятий.
— Значит, у тебя нет никаких вещей короля? — переспросил он.
— Подожди! — воскликнула Элиза. — Ты не понимаешь.
— Нет, уже все понял.
— Нет…
Он поднялся, шагнув к ней.
— Снимай рубашку.
— Что?
Он отпустил Элизу, прошел к скамье и сел, выжидательно скрестив руки на груди и глядя на Элизу холодными расчетливыми глазами.
— Ты слышала, герцогиня? Снимай рубашку. Если ты не сделаешь этого сама, мне придется тебе помочь. Боюсь, я буду немного грубоват, так что, если хочешь сохранить целой хотя бы рубашку, сними ее сама.
— Должно быть, ты спятил! — прошипела Элиза, содрогаясь от унижения. Этого не могло произойти, во всяком случае с ней. Ее любили и баловали родители, она была любимицей короля, народ уважал ее. Она отдавала приказы негромким голосом, и им немедленно повиновались; рыцари постоянно следовали за ней, готовые отдать жизнь, лишь бы защитить ее…
И вот теперь этот ночной зверь унижал ее, как простую служанку!
Она позволила ему это сделать. Казалось, он проник ей прямо под кожу, лишил чего-то большего, нежели одежды, отнял у нее достоинство и величие, тщательно оберегаемые на протяжении всей жизни…
— Спятил? — сухо повторил он. — Может быть. Сейчас полнолуние, и любую ярость можно оправдать помешательством. — В этот момент его голос был почти приятным, как мягкий бархат. Он отлично подошел бы к некогда прославленному двору Элеоноры. Но голос тут же изменился и стал режущим и твердым как сталь: — Снимай рубашку, герцогиня. Элиза подняла подбородок и из последних сил распрямила спину и плечи.
— Ты совсем не благородный рыцарь, сэр Стед, — произнесла она ледяным тоном. — Ни один рыцарь не стал бы так обращаться с леди…
— Но ты не леди, герцогиня, — невозмутимо перебил Стед. — Ни одна леди не обладает таким острым и злобным языком.
— Любой человек способен заговорить зло и остро, оказавшись рядом с гнусным животным!
