Маргарет Джордж - Дневники Клеопатры. Книга 2. Царица поверженная
Потом он появился вновь, но в каком виде? Голый, вымазанный синей краской, в венке из водорослей и с трезубцем в руках.
— Приветствуйте морского владыку! — закричал он и поднялся на помост к актерам. Потом он встал на четвереньки и продемонстрировал публике прицепленный сзади рыбий хвост.
Сначала воцарилась полная тишина, но через мгновение римляне покатились со смеху. Видимо, таковы их представления о юморе. Я глянула на Антония — он тоже заливался смехом. Детишки, конечно, хохотали до упаду, но с них что взять, у них и вкус детский. Что ж, если римский военачальник и наместник провинции ведет себя таким образом…
Антоний прав. Римлян мне не понять никогда.
Я посмотрела на Планка, скрывая гримасу отвращения. И эти люди считают себя достойными править миром!
Поздно ночью, когда гости разошлись, розовые лепестки смялись, а шелковые полотнища были разорваны в клочья перепуганными обезьянками, мы с Антонием стояли вдвоем посреди отдававшего эхом зала. Дети давно отправились спать, даже Цезарион, а мы обозревали оставшийся после праздника беспорядок.
— Александрия никогда этого не забудет, — сказал он. — Такой день бывает раз в жизни.
— Хвала Исиде!
Я подумала, что еще одного подобного дня не переживу.
— Мне кажется, все почести и пожалования приняты хорошо, — осторожно сказал он.
— Здесь — да. Как воспримет их Октавиан, это другой вопрос.
— Восток мой, и я могу распоряжаться им по своему усмотрению. Рим вручил верховную власть мне, а не кому-то другому.
— Я имела в виду не раздачу царств, а объявление Цезариона истинным наследником Цезаря, — сказала я. — Это ведь объявление войны. Таково и было твое намерение?
— Я… Ну, не совсем так, — сказал он. — Но ведь это правда, и людям нельзя об этом забывать.
— Почему ты не предупредил меня? Или ты говорил, поддавшись порыву?
Мне вдруг подумалось, что почти все важные события в его жизни происходят внезапно, по причуде. Взять хотя бы речь на похоронах Цезаря, или приход в мою каюту в Тарсе, или брак с Октавией и их расставание. А теперь вот это. Поступки, определявшие его судьбу, совершались по наитию, без здравого осмысления.
— Нет, при чем здесь порыв? Я поступил правильно. Все верно, — повторял Антоний. Он был готов твердить это без конца. — Я не огорчил тебя? Разве не пора начать отстаивать дело Цезариона? Это последний долг, который я могу отдать моему павшему вождю.
Вид у Антония был чрезвычайно решительный и целеустремленный.
— Нет, что ты, я не огорчена.
Мне лишь хотелось, чтобы он советовался со мной заранее.
— Идем! — сказал он, потянув меня за руку. — Сегодня все получили свою долю почестей, кроме тебя. Тебе не пришло в голову, что тебя обошли?
— У меня уже столько всего — чего мне еще желать?
Правда, я бы не возражала против того, чтобы он подарил мне царство Ирода.
— Вот увидишь. В моих покоях, сегодня ночью. Мы будем спать у меня.
Рука об руку мы прошествовали по коридорам дворца. Свежий ветерок продувал окна и портики, словно старался изгнать запахи буйного пира. Многие римляне основательно перебрали, и теперь слуги оттирали ступеньки и полы.
Покои Антония располагались на другой стороне дворца с видом на открытое море, в сторону от маяка. Я знала, что он любит смотреть на океан и ему нужен укромный уголок, позволяющий уединиться и чувствовать себя как в личной резиденции. Эти комнаты вполне отвечали таким требованиям.
— Входи.
Антоний распахнул двери и впустил меня внутрь, как будто был моим личным служителем.
Я всегда любила приходить сюда. Антоний обставил комнаты столами, стульями и сундуками из своих поместий в Риме. Большая часть мебели была старомодной, она давно принадлежала его семье и, может быть, теперь помогала забыть о том, что он в изгнании. Это ощущение все же возникало у него, несмотря на привычку и даже приверженность к здешней жизни. Люди могли предположить, что здесь он окружит себя восточной роскошью — жемчужными ширмами, парчовыми подушками, мягкими кушетками и расшитыми занавесями. Антоний, однако, предпочитал жить в республиканской простоте. Он был сложным человеком.
Он привел меня в смежную комнату, тоже аскетически обставленную. На столе лежал большой свиток и лист папируса. Горела одна-единственная лампа.
— Подарок должен соответствовать тому, кому его дарят, — тихо промолвил он. — Я знаю, что для тебя по-настоящему драгоценно, и счастлив подарить тебе именно это. Нет, положить к твоим ногам.
С этими словами он опустился на одно колено, взял свиток и действительно положил у моих ног.
— Что ты, не надо… — смутилась я.
Но он не поднимался с колен.
— Я у твоих ног. Впрочем, тебе это давно известно. Сегодняшний дар — лишь еще одно тому подтверждение.
Он поднял свиток и вручил мне.
Я развернула его. На гладком пергаменте был начертан акт передачи в мои руки библиотеки Пергама, давнего соперника Египта и по рукописям, и по изготовлению письменного материала.
— Пергамская библиотека! — воскликнула я. — Полностью?
— Да, все двести тысяч томов, — сказал он. — Их привезут сюда немедленно.
— Самая лучшая в мире, не считая Александрии… — Я была потрясена. — И теперь она в нашем распоряжении?
— Я знаю, что одно александрийское книгохранилище уничтожил пожар, когда Цезарь воевал здесь, — сказал он. — Надеюсь, это возместит потерю.
Это было неслыханно, как и все его поступки. От такой решительности и щедрости захватывало дух.
— Я… я благодарю тебя, — наконец выговорила я.
Библиотека Пергама во всей ее полноте!
— Это для твоего разума, — сказал он, потом встал и поднял второй лист.
Что еще там было?
— А это для твоего сердца. Или для твоих глаз.
Он вручил его мне, как ребенок, преподносящий увядший букет полевых цветов.
Это был рисунок, изображавший Геракла, — превосходно исполненный, основанный на знаменитой статуе Мирона.
— Я знаю, как ты любишь скульптуру, запечатлевающую человеческие тела в бронзе или камне, навеки сохраняя их совершенство. Вот этому изображению более четырехсот лет — но смотри, мускулы Геракла не увяли, живот не обвис, ноги не ослабели!
Да, только искусство способно сохранить молодость и силы. Может быть, поэтому мы так его и ценим. Я уже старше, чем статуя Венеры в Риме: она осталась молодой, я постарела. Какие чувства испытала бы я, увидев ее сейчас?
— Спасибо тебе, — сказала я, чувствуя глубочайшую благодарность. Как приятно, когда о тебе так заботятся, стараясь предугадать и исполнить твои заветные желания!
