Ирина Пигулевская - Подлинная история графини де Ла Фер
— Почему же вы сделали так, что вас считали погибшим? Почему, если вам известно, что я сделала, вы не открылись раньше?
— Я не собираюсь сейчас с вами обсуждать свою жизнь. Я лишь хочу сказать, что могу день за днем перечислить вам, что вы делали, начиная с того времени, когда поступили на службу к кардиналу, и до сегодняшнего вечера.
Мысли Анны были в таком состоянии, что она не могла сосредоточиться на предмете разговора. Прошлое предстало перед ней ужасным призраком. Воскрешение любимого оказалось подобно лихорадочному кошмару. Она не предполагала, что граф де Ла Фер кинется к ней с объятиями, но как-то не ожидала, что он настолько ненавидит ее. Она с трудом понимала, что ей говорил Антуан, и почти бессознательно недоверчиво улыбнулась, когда он заговорил о ее службе Ришелье.
— Слушайте, — ледяным тоном, напряженным голосом продолжил он, — вы срезали два алмазных подвеска с плеча герцога Бекингэма; вы похитили госпожу Бонасье; вы, влюбившись в де Варда и мечтая провести с ним ночь, впустили к себе господина д'Артаньяна; вы, думая, что де Вард обманул вас, хотели заставить соперника де Варда убить его; вы, когда этот соперник обнаружил вашу постыдную тайну, велели двум наемным убийцам, которых вы послали по его следам, подстрелить его; вы, узнав, что пуля не достигла цели, прислали ему отравленное вино с подложным письмом, желая уверить вашу жертву, что это вино — подарок друзей, и, наконец, вы здесь, в этой комнате, сидя на том самом стуле, на котором я сижу сейчас, только что взяли на себя перед кардиналом Ришелье обязательство подослать убийцу к герцогу Бекингэму, взамен чего он обещал позволить вам убить д'Артаньяна.
Положим, это был далеко не полный перечень ее дел, и не все ее время было занято д'Артаньяном, и не все здесь было правдой, но сам факт, что Антуан знал это и что он, вероятно, был другом проклятого гасконца, означал для миледи гибель всего, что она еще берегла в своей душе. Антуан презирал и ненавидел ее, он считал ее воровкой и убийцей, и никогда теперь не будет иначе. Лучше бы он был действительно мертв. Лицо Анны из белого стало смертельно бледным.
— Вы сам сатана! — прошептала она.
— Быть может, но, во всяком случае, запомните одно: убьете ил вы или поручите кому-нибудь убить герцога Бекингэма — мне до этого нет дела: я его не знаю и к тому же он англичанин, но не троньте и волоска на голове д'Артаньяна, верного моего друга, которого я люблю и охраняю, или, клянусь вам памятью моего отца, преступление, которое вы совершите, будет последним!
Анна, вероятно, умерла бы от этих жестоких, рвущих душу слов, если бы из глубины ее существа не начал подниматься встречный поток негодования и ненависти. Она страдала с самого детства, с ней всегда обходились несправедливо, минуты счастья или месяцы спокойной жизни она могла бы перечесть по пальцам, и вот теперь ей опять угрожают, и кто?! Человек, которого она любила больше жизни, которого оплакивала все эти годы, на которого молилась — он стоит здесь с ненавистью в глазах и сердце и обещает убить ее, как будто у них не было прошлого, как будто они чужие. В одно мгновение миледи забыла любовь и овладела собой.
— Д'Артаньян жестоко оскорбил меня, — глухим голосом сказала она, — д'Артаньян поплатится за это, он умрет.
— Разве в самом деле возможно оскорбить вас, сударыня? — усмехнулся Атос. — Он вас оскорбил и он умрет?
Вдруг Анна поняла, что Антуан все знает про нее и про гасконца — и полностью защищает его. Его, а не ее! Она бы заплакала, если бы смогла, но уже не могла. Только сейчас она окончательно поняла, что он не считает ее своей женой, ему безразлична ее честь. Он даже не спросил о сыне! Что ж, она сама позаботится о себе.
— Он умрет, — повторила миледи.
У Атоса потемнело в глазах. Вид этого существа, в котором сейчас не было ничего женственного, оживил в нем терзающие душу воспоминания. Он вспомнил, как однажды, в положении ином, чем теперь, он поклялся, если найдет, принести ее в жертву своей чести; жгучее желание убить ее снова поднялось в нем и овладело с непреодолимой силой. Он встал, выхватил из-за пояса пистолет и взвел курок.
Миледи, бледная, как смерть, пыталась что-то крикнуть, но язык не повиновался ей, и с оцепеневших уст сорвался только хриплый звук, не имевший ни малейшего сходства с человеческой речью и напоминавший скорее рычание дикого зверя; вплотную прижавшись к темной стене, с разметавшимися волосами, она казалась воплощением ужаса.
Атос медленно поднял пистолет, вытянул руку так, что дуло почти касалось лба миледи, и голосом, еще более устрашающим, оттого что в нем звучали спокойствие и непоколебимая решимость, произнес:
— Сударыня, вы сию же минуту отдадите мне бумагу, которую подписал кардинал, или, клянусь жизнью, я пущу вам пулю в лоб!
Будь это другой человек, миледи еще усомнилась бы в том, что он исполнит свое намерение, но она знала Антуана; тем не менее, она не шелохнулась.
— Даю вам секунду на размышление, — продолжал он.
По тому, как исказились черты ее лица, миледи поняла, что сейчас раздастся выстрел. Она быстро поднесла руку к груди, вынула из-за корсажа бумагу и подала ее Атосу:
— Берите и будьте прокляты!
Атос взял бумагу, засунул пистолет за пояс, подошел к лампе, чтобы удостовериться, что это та самая бумага, развернул ее и прочитал:
«То, что сделал представитель сего, сделано по моему приказанию и для блага государства.
5 августа 1628 года. Ришелье».— А теперь… — сказал Атос, закутываясь в плащ и надевая шляпу, — теперь, когда я вырвал у тебя зубы, ехидна, кусайся, если можешь!
— Вы никогда не узнаете, что стало с вашим сыном, — сказала она с ненавистью.
Атос стал бледнее савана, но вышел из комнаты твердым шагом и даже не оглянулся.
Больше всего Анне хотелось умереть, уснуть, лишиться чувств — сделать что-нибудь, чтобы забыться, ничего не чувствовать. И к жизни ее вернула даже не мысль о детях, а вставшие перед ее глазами лица Джозефа и д'Артаньяна, радостно улыбающиеся. Ненависть оказалась лучшим лекарством, чем любовь.
Она не хотела больше оставаться здесь, поэтому быстро сошла вниз и, застав у дверей трактира поджидавших ее людей, без всяких возражений последовала за ними. На миг у нее, правда, возникло желание вернуться, явиться к кардиналу и все рассказать ему, но ей, как ни странно, все еще не хотелось причинять зло Антуану. К тому же ее разоблачение повлекло бы разоблачение с его стороны: она, положим, рассказала бы, как мушкетер Атос обращался с ней в харчевне, но тогда Атос сказал бы, что она сбежала от него с сыном и драгоценностями и что она заклеймена. Она рассудила, что лучше будет молчать, тайно уехать, исполнить со свойственной ей ловкостью взятое на себя трудное поручение, а потом, после того, как все будет сделано к полному удовлетворению кардинала, явиться к нему и потребовать, чтобы он помог ей отомстить за себя.
