Сидони-Габриель Колетт - Клодина в школе
Мы исполняем небольшой отрывок на два голоса, я стою рядом с красавцем Антоненом, который, наклоняясь в мою сторону, выводит энергичные и выразительные: «А-а! А-а!» Должно быть, со стороны мы выглядим потешно. Неисправимый марселец так стремится выказать свои таланты, что совершает одну ошибку за другой – этого, впрочем, никто не замечает. Изысканная хризантема, которую он прикрепил к пиджаку, отрывается и падает на пол – окончив пение, Рабастан поднимает её и бросает на стол, говоря: «Ну как, по-моему, неплохо?» – явно напрашивается на похвалу.
Мадемуазель Сержан, слегка поостыв, отвечает:
– Пусть они споют одни, без вас и Клодины, тогда увидите.
(Судя по его сконфуженному виду, он совершенно забыл, зачем явился. Нам того и нужно! Самое милое дело! В отсутствие директрисы мы верёвки будем из него вить.)
– Разумеется, мадемуазель, но они продвинутся вперёд, как только приложат чуточку старания. Тогда им любой экзамен будет нипочём. Тем более что сам экзамен не ахти какой сложный.
Надо же, Рабастан встаёт на дыбы! Здорово он поддел директрису – сама она не может спеть даже гамму. Она прекрасно понимает его намёк и мрачно отводит взгляд в сторону. Я даже немного зауважала Антонена. Он таки испортил директрисе настроение, и теперь она сухо заявляет:
– Может, вы ещё с ними позанимаетесь? Мне хотелось бы, чтобы они спели отдельно – так они приобретут уверенность и сноровку.
Наступает черёд двойняшек. Голоса у них так себе, никудышные, да и чувство ритма отсутствует, но наши зубрилы всегда выйдут сухими из воды, недаром они примерные ученицы! Не переношу этих послушных скромниц. Так и вижу, как эти лицемерные паиньки корпят над упражнениями, долбя одно и то же раз по шестьдесят, прежде чем отправиться на урок в четверг.
Под конец, чтобы, как говорится, «потешить душу», Рабастан объявляет, что хочет послушать меня, и просит спеть какие-то нудные вещицы; эти старомодные вокализы – роковые романсы и примитивные песенки – кажутся ему последним словом искусства. Чтобы не ударить лицом в грязь перед директрисой и Анаис, я стараюсь петь как можно лучше. Антонен приходит в неописуемый восторг и рассыпается в комплиментах, путаясь в замысловатых фразах – мне и в голову не приходит выручить его, наоборот, не спуская с Антонена внимательных глаз, я, донельзя довольная, слушаю его. Не знаю, как удалось бы ему закончить изобилующую вводными предложениями фразу, если бы не подоспевшая мадемуазель Сержан.
– Вы дали девушкам домашнее задание на неделю? Нет, не дал. Он никак не может взять в толк, что его пригласили сюда вовсе не для того, чтобы петь со мной дуэтом!
Но что случилось с Эме? Надо бы узнать. Я ловко переворачиваю чернильницу на столе, норовя посильнее заляпать пальцы. Растопырив их, я огорчённо вскрикиваю «Ах!» Директриса, заметив, что я, как всегда, в своём репертуаре, отправляет меня мыть руки на колонку. Выйдя из класса, я вытираю руки губкой, чтобы стереть самую гущу, и внимательно оглядываюсь. Пусто. Ни души. Подхожу к ограде директорского сада. И здесь никого. Но там, в саду, чьи-то голоса. Чьи? Я перегибаюсь через ограду, заглядываю в сад с двухметровой высоты и под голыми ореховыми деревьями в бледном свете сурового зимнего солнца вижу угрюмого Ришелье, беседующего с Эме Лантене. Три-четыре дня назад подобное зрелище могло сразить меня наповал, однако огорчения этой недели немного меня закалили.
Вот тебе и нелюдим! Сейчас-то он в карман за словом не лезет и глаз не отводит. Неужто решился?
– Мадемуазель, неужели вы не догадывались? Ну сознайтесь, догадывались!
Эме, порозовев, дрожит от радости, и глаза её больше обычного отливают золотом, однако она не забывает посматривать по сторонам и тревожно прислушиваться. Эме мило смеётся, тряся головой, – ну конечно, эта обманщица ни о чём не догадывалась!
– Разумеется, догадывались, ведь я все вечера торчал у вас под окнами. Я люблю вас всем сердцем. А не так, чтобы пофлиртовать с вами во время учёбы, а затем уехать как ни в чём не бывало на каникулы. Выслушайте меня со всей серьёзностью, я нисколько не шучу.
– Значит, это так серьёзно?
– Да, уверяю вас! Позвольте мне сегодня же вечером поговорить с вами в присутствии мадемуазель Сержан!
Ой-ой-ой! Я слышу, как дверь класса открывается; кто-то идёт посмотреть, куда я провалилась. Я мгновенно отскакиваю от стены почти к самой колонке и бросаюсь на колени. Когда директриса с Рабастаном подходят ко мне, я что есть мочи стираю песком чернила со своих рук, «потому что одной воды тут мало».
Уловка удаётся.
– Бросьте, – роняет директриса. – Дома ототрёте пемзой.
Красавчик Антонен радостно-печальным тоном говорит мне «до свидания». Я встаю и плавно киваю головой, так что мои локоны мягко соскальзывают вниз, обрамляя лицо. Едва он поворачивается спиной, меня разбирает смех: этот толстый дурачина вообразил, что я перед ним не устояла. Я возвращаюсь в класс за пальто и иду домой, размышляя о подслушанном разговоре.
Как жаль, что мне не удалось узнать, чем кончился их любовный диалог! Эме, не чинясь, соглашается встретиться с пылким и честным Ришелье, а тот готов просить её руки. Чем только она всех привлекает? Не так уж она и хороша. Свеженькая? Да, и глаза великолепные, но, в конце концов, красивые глаза отнюдь не редкость, а что до лица, то бывают и посмазливей. И всё-таки все мужчины не сводят с неё глаз. Стоит ей показаться на улице, каменщики бросают работу и давай перемигиваться да цокать языком (вчера я слышала, как один из них, кивая на Эме, объявил приятелям: «Эх, кабы попрыгать блошкой у неё в постели!»). На улицах парни из кожи вон лезут, чтобы привлечь её внимание, а завсегдатаи клуба «Жемчужина», коротающие время за рюмкой вермута, с воодушевлением делятся впечатлениями о молоденькой школьной учительнице, при виде которой аж слюнки текут. Каменщики, обыватели, директриса, учитель, – сговорились они, что ли? Теперь, когда я узнала, какая она предательница, меня уже не так к ней тянет, но я чувствую себя опустошённой, нет во мне ни былой нежности, ни горькой тоски, как в первый вечер.
Нашу прежнюю школу скоро окончательно снесут – бедная старая школа! Сейчас ломают первый этаж, и мы с удивлением обнаруживаем, что стены отнюдь не сплошные, как мы полагали, а двойные, полые, как шкафы, и внутри них тянется что-то вроде чёрного хода, но сейчас там только пыль и ужасный запах – застарелый, отталкивающий. Мне нравится пугать Мари Белом рассказами о том, что это загадочные тайники, сооружённые в незапамятные времена, чтобы замуровывать неверных жён. Я, мол, сама видела белые кости среди строительного мусора. В ужасе выкатив глаза, она спрашивает: «Правда?» и подходит поближе, чтобы «увидеть кости». И тут же отскакивает назад.
