Джин Юинг - Цветы подо льдом
– Однажды в полдень с чистого голубого неба посыпались огромные снежные хлопья: сверкая на солнце, они опускались на колокольчики, горечавку и мох. Солнце соперничало со снегом, и от их борьбы тени бежали по торфу. Постепенно наледь, покрывающая цветы, превращалась в бриллианты. Такой я помню Шотландию до сих пор. – Доминик взглянул на Кэтриону. – Этого человека звали Калем Макноррин, и он был капитаном. Я не знаю, что стало с ним потом.
Сердце Кэтрионы наконец не выдержало.
– В вас вселился дьявол! – воскликнула она. – Зачем вы рассказываете мне все это? Что, если я знаю этого человека и его историю?
Она поднялась с кресла и, оттолкнув его, спотыкаясь, побрела к двери.
Доминик последовал за ней.
– Что такое? Вы действительно были знакомы? – Он схватил ее за руки.
Взглянув на него сквозь слезы, Кэтриона покачала головой:
– Зачем вы спрашиваете? Как я могла не знать пещеру и Калема Макноррина? Вы только притворяетесь, что вас волнует его судьба. Он погиб в битве при Ватерлоо с одним из тех храбрых полков, которыми вы так восхищались.
– Боже праведный, – прерывающимся голосом произнес Доминик, – но я и в самом деле об этом не подозревал!
Он протянул руки, привлек ее к себе, окружая своим теплом, и она зарылась лицом в складки его рубашки, потянувшись к силе, исходившей от него.
Вырвавшись из плена и вернувшись домой, Доминик отказался взглянуть на списки погибших и раненых, настолько он хотел верить, что все, кто был ему дорог, остались живы. Калем в своей неизменной красно-синей шотландке, с его жизненной силой и неистощимым юмором – как мог он умереть? Почему, черт подери, судьба так несправедливо распорядилась жизнью человека, много лучшего, чем он сам?
И вот теперь оказывается, что Калем Макноррин – тот самый человек, которого любила Кэтриона, а может быть, и отец ее ребенка.
Эта мысль ошеломила его. У шотландского горца, как и у Кэтрионы, были синие глаза и черные волосы. Он мог находиться дома в победное лето четырнадцатого года, когда был зачат Эндрю, – вероятно, они собирались пожениться. После смерти Калема она осталась одна, и теперь от отчаяния хваталась за соломинку, даже готова была использовать английского развратника ради спасения своего ребенка.
А развратник вдруг начал напоминать ей о погибшем любовнике. И не остановился даже тогда, когда ее глаза просили прекратить это беспощадное повествование, пока не стало слишком поздно.
«Я даже не подозревал». Слова слишком слабые, чтобы выразить душевную боль и сочувствие.
Доминик провел пальцами по ее щеке и подбородку так нежно, будто касался хрупкого китайского фарфора. Досада за все безрассудство минувших дней превратилась в нестерпимую тоску, сжимавшую ему сердце. Он приподнял ее лицо.
– Кэтриона, – начал он, запинаясь, – я проклятый глупец, но я ничего не знал. Это правда.
Она открыла глаза – словно сверкнула голубая сталь. Ее щеки вспыхнули, дыхание участилось, однако она не отстранилась, а, напротив, прильнула к нему.
– Из всех живущих на земле не было лучшего мужчины! – страстно сказала она.
– Да, это правда. – Доминик баюкал ее в своих руках, чувствуя кончиками пальцев мягкие пряди волос возле шеи.
У Кэтрионы задрожали губы. Под голубой сталью скрывалось бескрайнее пристанище уныния. Вероятно, он имел в виду только сочувствие, жест искупления и умиротворения, когда наклонился и поцеловал ее.
Губы, горячие как пламя, медленно открылись ему навстречу.
Чувствуя безумное вожделение, он прильнул к ним еще крепче, притягивая ее все ближе, ближе, до тех пор пока она не перестала владеть собой. Пробежав руками по его волосам и не отнимая губ, Кэтриона отыскала языком его язык и вибрирующими движениями стала собирать даруемые им ласки. Она обжигала ему рот своим дыханием. Ее грудь прижалась к его твердым мышцам, ее дразнящий аромат ударял ему в ноздри. Трепетный огонь вспыхнул подобно приступу дикой жажды. Мужская плоть восстала мгновенно, отчаянно требуя удовлетворения, во власти безотчетного слепого желания. Он вбирал ее горячие податливые губы, вкушая их нектар, и беспрепятственно проникал в рот, опаляя своим жаром каждый его уголок.
С той же пламенной страстностью она вернула ему поцелуй, расплавившийся в их устах, будто олово в тигле, продолжая восхитительно сладкие движения языком. Ее пальцы до боли натягивали его волосы. Неистовое желание вызвало у него пожар в крови и сделало плоть твердой как скала.
Когда мощное биение крови почти лишило его рассудка, он обхватил ее за ягодицы и стал поднимать платье, пока обнаженная кожа не обожгла ему ладони. Соски под ее сорочкой напряглись и затвердели. Умирая от нестерпимого голода, он принялся перекатывать кончиками пальцев тугие почки. Прикосновение к ее груди – ощущение ее веса, естества, нежности – пронзило его насквозь и привело в безумный восторг. Восставшая плоть забилась еще сильнее. Разъяренный тесемочками, мешавшими его рукам, он порвал тонкую материю – истребил в момент, добираясь до тела, желая его больше всего на свете.
Он опустил руки, собрал в складки плотную шерстяную ткань ее юбок и потянул вверх, чтобы удовлетворить свою потребность, утопить ее в горячей женской плоти. Он жаждал сделать это немедленно, прямо в дверном проеме. К его удивлению, он не встретил сопротивления – она одобряла его действия! Это было потрясающе!
Он оборвал поцелуй и зарылся губами в стройную шею, вкушая мед женской плоти. Атласная кожа обнажившихся бедер обжигала ему руки, в паху бушевало пламя удовольствия. Он издал громкий стон, наполовину похожий на смех.
Ее бедро изогнулось, как раковина моллюска, нежные ягодицы скользнули под его пальцами. В считанные секунды он расстегнул пуговицы на брюках и высвободил свое рвавшееся на свободу мужское естество, потом легонько провел по манящей коже живота, задев чуть увлажнившиеся завитки, опасаясь, что вот-вот взорвется.
Тут что-то загрохотало так, что у него едва не лопнули барабанные перепонки, и она беспомощно оторвалась от него. Доминик в недоумении уставился на нее – с пульсирующей плотью и огнем внутри. Лицо Кэтрионы залилось краской, глаза расширились. Она задыхалась, прижавшись спиной к дверному косяку; лицо ее с огромными зрачками, истерзанными губами было прекрасно – оно возбуждало, захватывало.
– Я не знала! – резко сказала она и оглянулась. – Я не представляла, как это делается. Мы испугали ваших слуг.
Доминик выглянул в коридор. На ковровой дорожке лежал опрокинутый поднос, под ним расползалось пятно, усеянное мелкими осколками разбившихся бокалов.
– Боже! Этот человек нес бренди!
