Анна-Мария Зелинко - Дезире
Персон уже завтракал перед отъездом. Мама и Этьен хлопотали вокруг него и упрашивали его кушать побольше. Ведь ему предстоит такая дорога! Сначала до Рейна, потом через Германию до Любека и дальше кораблем до Швеции. Я не представляю даже, сколько раз он должен будет сменить дилижанс, пока доберется до Любека.
Мари приготовила ему нашу большую корзину для пикников, набитую всякой снедью. Там были две бутылки вина, жареный цыпленок, вареные яйца и вишни.
После завтрака Этьен и я пошли проводить Персона. Этьен нес чемодан, Персон — чемодан и корзину с едой, а я взяла сверток, в котором, как сказал мне Персон, была упакована очень ценная для него вещь.
— Там самый прекрасный шелк, какой я когда-либо видел. Шелк, купленный вашим покойным отцом и предназначавшийся королеве. Но обстоятельства помешали королеве…
— Да, это парча — королевский шелк, — сказал Этьен. — Папа всегда говорил, что он подойдет только для придворного туалета.
— Но парижские дамы еще ходят в элегантных туалетах, — заметила я.
Этьен перебил раздраженно:
— Парижские дамы больше не дамы. Нет… Эта парча неуместна в нынешней Франции.
— Я позволил себе купить этот шелк. Я счастлив, что купил его. Это — сувенир… — Персон проглотил слюну. — Сувенир о вашем покойном отце и о доме Клари.
Я мысленно похвалила Этьена. Не имея возможности продать во Франции этот отрез парчи, он сбыл ее Персону и, вероятно, за хорошие деньги. Дом Клари не потерял на этой операции…
— Мне жаль было расстаться с этим шелком, — сказал Этьен, — но на родине м-сье Персона есть королевский двор, и будем надеяться, что Ее величеству, королеве Швеции понадобится новый придворный туалет, а купив эту парчу, она может назначить м-сье Персона придворным поставщиком.
— Не следует хранить парчу долго. Шелк может посечься, — сказала я, почувствовал себя до кончиков ногтей дочерью торговца шелком.
— Только не этот шелк, — заявил Этьен. — Он очень плотно заткан золотыми нитями.
Пакет был очень тяжелый, и я прижимала его к груди обеими руками. Было еще рано, и солнце пекло не сильно, но по моим щекам катился пот. Мы немного опоздали, и это помешало нам попрощаться по всей форме. Все пассажиры были уже на местах. Этьен со вздохом облегчения опустил чуть не на колени какой-то дамы тяжеленный чемодан, а Персон, желая пожать руку Этьена, уронил корзинку с провизией. Потом дилижанс тронулся, и Персон все пытался выглянуть из окна, чтобы удостовериться, хорошо ли кучер привязал на крыше его драгоценный сверток.
Последней фразой Персона было:
— Я буду очень хранить его, м-ль Эжени.
Этьен спросил, о чем он говорит, и я ответила:
— О Декларации Прав человека, о том листке, который принес папа. — И я почувствовала, что мои глаза вдруг защипало. Но тут же я подумала, что родители Персона будут очень рады вновь увидеть его лошадиное лицо, и еще подумала, что в этот момент кто-то навсегда ушел из моей жизни…
Этьен пошел в магазин, и я пошла с ним. В магазине я себя чувствовала, как дома. Папа часто брал меня с собой и всегда объяснял мне все, что касалось торговли шелком. Я хорошо умею различать сорта, даже умею отмеривать и делать свертки. Папа говорил, что это у меня в крови, так как я истинная дочь торговца шелком.
Несмотря на ранний час, в магазине уже были покупатели. Мы вежливо поздоровались с ними, но я сразу поняла, что крупных покупок не будет, так как здесь были гражданки, которые покупали кусочек муслина на косынку или дешевую тафту на юбку.
Теперь уже не увидишь в нашем магазине шикарных дам из окрестных замков, которые делали большие заказы для предстоящей охоты или праздника в Версале. Некоторые казнены, многие бежали в Англию, некоторые скрываются под чужим именем и живут там, где их не знают.
Этьен часто жалеет, что при Республике прекратились балы и приемы. Дело, конечно, в ужасной скаредности и морализме Робеспьера.
Я некоторое время толкалась в магазине и помогала клиентам выбирать подходящий материал или ленты дли своих девочек — работа, которую терпеть не мог Этьен и которую он охотно возлагал на меня. Потом я вернулась домой, думая, как всегда, о Наполеоне, и я спрашивала себя, наденет ли он новую форму в день помолвки Жюли.
Дома я застала маму в большом волнении, так как Жюли предупредила, что после полудня придет Жозеф и будет просить ее руки. Мама чувствовала себя растерянной, потом она ушла в город, чтобы посоветоваться с Этьеном. Когда она вернулась, у нее болела голова от жары, она легла на диван и сказала, чтобы ее позвали, когда придет гражданин Жозеф.
Жюли вела себя совсем как сумасшедшая. Она бегала взад и вперед по гостиной и стонала. Она была зеленого цвета, и я видела, что ей совсем плохо. Ведь у нее всегда болит сердце, когда она волнуется. Тогда я взяла ее с собой, и мы сели в беседке. Пчелы гудели вокруг ползучих роз, и я чувствовала, что дремлю и мне очень хорошо и спокойно.
«Как проста и прекрасна делается жизнь, если любишь кого-нибудь, — думала я. — Тогда знаешь, что принадлежишь только ему. Если мне запретят выйти за Наполеона замуж, я сбегу с ним, не сказав никому».
В пять часов показался огромный букет, сзади которого не было видно Жозефа. Мари приняла букет, а Жозеф закрылся с мамой в гостиной. Я приникла к замочной скважине, чтобы подслушать, о чем они говорят. Но я не могла понять ни слова.
— Сто пятьдесят тысяч франков золотом, — сказала я Жюли, которая стояла подле меня у двери. Она вздрогнула.
— Что? Что ты говоришь?
— Я говорю о ста пятидесяти тысячах франков золотом, которые папа оставил тебе в приданое, и столько же — мне. Разве ты не помнишь, что нотариус читал нам все это, когда вскрыли папино завещание?
— Мне это совершенно безразлично сейчас, — сказала Жюли, перебивая меня. Она достала платок и вытерла мокрый лоб. Господи, когда девушка становится невестой, она так забавно ведет себя!
— Ну, уже можно поздравлять? — сказал кто-то сзади нас.
Наполеон! Подошел неслышно и теперь стоял рядом с нами у двери.
— Могу ли я, в качестве будущего родственника, разделить с вами тяготы ожидания?
Жюли потеряла терпение.
— Делайте, что хотите, но оставьте меня в покое, — сказала она, всхлипывая.
После этого мы с Наполеоном на цыпочках пошли к дивану и тихонько уселись. Я боролась со смехом, так все было забавно. Наполеон незаметно толкнул меня.
— Немного выдержки, Эжени. Буду тебе очень благодарен, — прошептал он, делая серьезное лицо.
Наконец, мама показалась на пороге и сказала дрожащим голосом:
— Жюли, войди, прошу тебя!
Жюли вошла в гостиную. Она едва владела собой. Дверь за ними захлопнулась.
