Лидия Джойс - Музыка ночи
Двойные двери распахнулись, впустив дворецкого-испанца (где только Джан сумел отыскать его?), за которым следовал безупречно одетый джентльмен.
– Сеньор де Лент, – нараспев произнес дворецкий, поклонился и закрыл за ним дверь.
На этот раз Себастьян уже более спокойно встретился лицом к лицу с человеком, напавшим на Аделу и едва не убившим его самого. Прежний гнев еще кипел глубоко внутри, но ярость постепенно истощила себя. Признак ли это спасения или только другая слабость и непостоянство, которые не позволяют ему все время одинаково ненавидеть де Линтаг?
– Уважаемый синьор, – произнес Себастьян по-итальянски, но с акцентом, характерным для сеньора Гуэрры. – Я очень рад, что вы смогли прийти.
– Ни за что бы на свете это не пропустил, – ответил де Лент, вольно располагаясь в предложенном кресле.
Он улыбнулся. Лицо румяное, светится здоровьем.
– Выпьете? – Себастьян налил себе щедрую порцию рома, ибо сейчас крайне в этом нуждался.
Когда де Лент покачал головой, он сел напротив и быстро сделал глоток из высокого бокала.
– Обычно я не столь… вовлечен вдела подобного рода, синьор, но я хотел убедиться, что это соответствует вашему пристрастию. – Себастьян придал голосу нотку беспокойства в надежде, что она скроет более резкие чувства. – Я бы хотел, чтобы один из друзей Мэнсфилда передал хороший отзыв обо мне.
Де Лент засмеялся.
– Потому что многие из наших друзей одинаково развращены? Все, что вам угодно. Если девушка здесь…
– Она здесь. – Себастьян повысил голос, чтобы его слышали за дверью. – Доминика! Доминика!
Когда проститутка быстро вошла в комнату, он краем глаза наблюдал за де Лентом. Из достоверных источников он знал, что ей двадцать лет, хотя на вид не больше двенадцати. С огромными кроткими глазами, нежным пухлым личиком она выглядела красивой, невинной и тягостно юной.
Увидев ее, де Лент выпрямился, глаза у него засверкали.
– Привет, Доминика. – Голос тихий, словно она была маленьким зверьком, которого он старался не испугать.
Доминика прекрасно играла свою роль. Огромные глаза лани с притворной неуверенностью смотрели на Себастьяна.
– Подойди сюда, – приказал он, борясь с противной тяжестью в желудке.
Даже зная, что все это одно притворство, Себастьян чувствовал себя подлецом, когда женщина-ребенок нерешительно шла к де Ленту. Тот посадил ее на колено и стал покачивать, извращенно пародируя отеческую заботу. Она хихикнула.
– Очень мила, – одобрительно сказал де Лент.
– Тогда я вас покину. – Себастьян встал.
– Плата?
– Ее мать придет, когда вы закончите, хотя утром я вернусь, если вы еще будете здесь. Всего хорошего, синьор.
Стремительно выйдя из комнаты, Себастьян прислонился к закрывшейся за ним двери.
Что он делает?
Но потом он вспомнил Аделу, то, что она пережила, оттолкнулся от стены и решительно зашагал по коридору. Он делает то, что должен, хотя это лишь малая часть кары.
Однако не Адела, а неприметная женщина в черном тревожила его душу, когда он плыл в гондоле по каналам. И сегодня ночью, как он надеялся, этой раздвоенности будет положен конец.
Мистер де Лент не ужинал дома, мисс Харкер еще несколько часов назад ушла в свою комнату. Леди Меррил, которая всегда говорила, что старым женщинам вроде нее много времени для сна не требуется, наконец тоже отправилась в спальню. Там Сара по желанию хозяйки читала ей стихи из любимого посмертного сборника Байрона, а горничная тем временем готовила старую леди ко сну. Через полчаса леди Меррил легла в постель, лампы были погашены, и Сара освободилась от своих обязанностей до утра.
Идя к себе в комнату, она думала о событиях этого дня, казавшихся ей весьма странными. Руки у нее так дрожали, что она только со второго раза отперла дверь спальни. Виной тому нервное истощение, решительно сказала она себе, зная, что это лишь часть правды.
Ей хотелось убежать от всего случившегося за день: от записки, про которую она не сказала леди Меррил, от подозрений, о которых не могла ей сказать, от растущего ощущения, что должно случиться нечто ужасное, в чем будет виновата лишь она. Вчерашнее обещание Мавра казалось ей счастливым избавлением, хотя вообще не имело смысла, поскольку именно он был причиной всех ее страхов и смятения.
Когда дверь открылась, Сара с громко бьющимся сердцем, подняв высоко свечу, пошла к кровати.
На стеганом покрывале не оказалось ни другого платья, ни другого письма. Ничего.
Она с разочарованием села на матрас. Чего бы Мавр ни хотел от нее, видимо, он это получил, для него и для его планов она больше не имеет значения.
– Я освободилась, – громко сказала она.
Все равно ничего хорошего из второго приглашения выйти не могло. Она рада покончить с ним и его переодеваниями. Но даже повторив сотню раз эти разумные уверения, она представила свое будущее: унылая, бесцветная жизнь в роли сиделки престарелых леди, пока она тоже не состарится, будет негодной для работы и вернется туда, где родилась.
Крепко зажмурившись, Сара поставила свечу на ночной столик с большей силой, чем требовалось, задела аккуратную стопку книг, и ей пришлось схватиться за подсвечник, чтобы удержать его на краю стола. Французский учебник для начинающих, английская грамматика, учебник по географии лежали под ее новейшими приобретениями – старым экземпляром путеводителя по Венеции, купленным на деньги, которые она скопила, и брошенными женскими журналами, которые леди Анна и Мортоны привезли с собой. Столько грез и разочарований.
После шестнадцати лет, скрашенных только дружбой с Мэгги и общением с их удивительной семьей, она рассчитывала, что, получив кое-какое образование, сумеет добиться успеха. Мэгги нашла себя в муже и развитии своего голоса, Нэн – в заботе о младшей сестре и маленьком сыне. Гарри стал учителем. Фрэнки не сомневался, что его место всегда было на улицах, где он родился.
А кто она, Сара? Этот вопрос уже много лет преследовал ее, хотя она не задавала его в те отчаянные дни, когда ей достаточно было иметь еду и часть сухой постели. Она не сестра, не мать, не жена. Два года после замужества Мэгги и еще четыре года, пока Мэгги оплачивала ее учебу в школе для леди, она думала, что единственное, чего она хочет, – это респектабельность. Но затем поняла, что это неправда. Она страстно желала найти свое место в обществе, быть признанной им даже без обычного титулованного родства, какое имеют другие женщины. И пусть она сама непривлекательна, ей страстно хотелось быть частью чего-то красивого.
Вот почему Сара избегала всего, что напоминало ей о безобразии улиц, о ее чувстве неполноценности, с которым она так долго боролась. Вот почему ее так манила Венеция, вот почему она так хотела, чтобы Мавр выполнил свое обещание.
