Ширин Мелек - Кёсем-султан. Дорога к власти
Кёсем снова переглянулась с Мусой. Люди во дворце порой… исчезают, при прошлых султанах такое было чаще, однако и сейчас, увы, случается. Без этого дворец не стоит. Но гарем она от такого пока уберегала.
– А вообще-то, она и вправду может по ночам бродить… – задумчиво произнесла все та же танцовщица. – Чего ей в самом деле на безмужней постели тоску до утра тянуть…
Кара-Муса чуть не поперхнулся. Стоял, безмолвный и неподвижный, как истукан из черной бронзы. Готов был услышать «Сто!», готов был услышать «Смерть!», готов был услышать «Чтоб завтра же ее, мерзавки, духа в гареме не было, а куда и за какие деньги продать, не имеет значения, только проследи, чтобы хозяин был из самых немилостивых!». Но его повелительница молчала. А потом сказала вовсе не то, что он ожидал.
– Ты пока ее оставь, – вот что сказала она. – Я за ней сама присмотрю…
Глава 4. Хаяли
«Создатель образа», управляющий куклами второго плана в театре теней о Карагёзе и Хадживате
– Фиглярка! Дешевка калькуттская! – выкрикнула Фатима, одолеваемая бессильной злобой, а ее товарки даже слов не нашли, только шипели от возмущения, словно драные кошки.
Фатима вот нашла словечки, пусть и глупые, потому и верховодит этими дурехами. Впрочем, и сама она не больно-таки умна – поначалу циновкой расстилалась перед «великой Кёсем» и умоляла не гневаться на глупую (вот уж действительно глупая!) да ленивую гедиклис, от работы отлынивающую. И не захихикай так не вовремя не менее глупая Мейлишах, сама Фатима ни за что не догадалась бы о подмене и не сообразила бы, что в драгоценном халате хасеки и с по-праздничному раскрашенным лицом выступает всего лишь Кюджюкбиркус! Та самая Кюджюкбиркус, с которой Фатима и словом-то переброситься посчитает зазорным. Глупая Фатима, ленивая и медлительная, даже оскорбления свои в спину выкрикнула, потому как вовремя не нашлось нужных.
И Кюджюкбиркус, гордо шествуя прочь по коридору, позволила легкой самодовольной улыбке чуть изогнуть губы, подведенные соком перетертых ягод. Совсем чуточку. Даже случись навстречу кто, не заметил бы в выбеленном рисовой пудрой и накрашенном «под Кёсем» личике никаких изменений. Не лицо – личина, маска гордости и надменности истинной хозяйки султанского гарема, что бы там ни воображал о себе старший евнух кызлар-агасы Мухаммед или даже сама Халиме-султан. Хотя Халиме-султан – валиде, почтенная матушка султана Мустафы, а Кёсем – всего лишь хасеки, любимая игрушка, одна из многих. Да только вот валиде лишь в том случае главнее хасеки бывает перед глазами не только султана, но и всего гарема, когда валиде умна. А Халиме-султан прожитые годы одарили разве что морщинами, но никак не мудростью. Вот уж действительно живое подтверждение того, что старость не снадобье от глупости. И пусть об этом не говорят вслух – во всяком случае умные не говорят, а глупым быстро укорачивают их болтливые языки, – но знают-то все. В гареме секрета не скроешь.
А вот сама Кёсем умна, она могла бы и заметить тень неподобающего выражения на лице. Даже под толстым слоем краски могла бы. Но Кёсем не может попасться навстречу – она в парильню пошла, а это дело долгое. Она хоть и не такая дряхлая, как Халиме-султан, но тоже довольно старая, ей за тридцать уже, а старые любят долго греться. Пока распарят тело на горячем камне, пока разомнут массажисты каждую жилочку, пока счистят пастой из бобовой муки и специальными скребками размягченную паром старую кожу… Хорошая баня – дело долгое, так что встречи с Кёсем в ближайшее время можно не опасаться.
Папа-Ритабан тоже был умен, он бы наверняка заметил. И глубокой ночью, после ухода последнего зрителя, устроил бы воспитаннице суровую порку за несдержанность и неуместное проявление эмоций. Чувства – они не для бродячих плясуний. Смеяться и рыдать от восторга должны зрители, самому же танцору невместно уподобляться необученным шудрам. Папа-Ритабан обязательно бы заметил, да. И постарался бы, чтобы нерадивая Шветстри, лишь по недоразумению носившая тогда гордое имя Бхатипатчатьхья, не только на собственной шкуре прочувствовала всю непозволительность своего поведения, но и надолго запомнила преподнесенный урок.
Но Ритабан Бхатипатчат, хозяин маленькой труппы бродячих артистов, остался в прошлом. Как и его приемная дочь-шветстри, «белая девочка», слишком белая для того, чтобы у папы-Рита, такого же нищего, как и его подопечные, не возникло желания продать ее подороже. Неправа Фатима – дорого обошлась заезжему торговцу живым товаром маленькая воздушная плясунья, все-таки Шветстри не дешевка какая-нибудь, а драгоценный лотос, неведомо как выросший на грязных улочках Калькутты.
Калькутта теперь далеко, и папа-Рит тоже, и это хорошо. А в благословенном Дар-ас-Саадет нет никого столь же глазастого. Ну разве что хасеки Кёсем, но она в бане парится. Да что там султанский гарем – во всем Истанбуле, пожалуй, и то не сыщется! Слепые они тут совсем. Слепые и глупые.
Вот, к примеру, та же Фатима – она ведь уверена, что только что выкрикнула ужасное оскорбление, обозвав Кюджюкбиркус фигляркой. Смешная, глупая Фатима! Разве может оскорбить похвала твоему мастерству? Это же высшее удовольствие, тем более из уст врага.
Ну ладно, не врага, не тянет маленькая злобная глупышка на настоящего врага не просто какой-то бывшей уличной танцорки, а самой «перчатки для руки богини», пусть даже торопливый и жадный папа-Рит и продал Шветстри заезжему торговцу раньше, чем тетя Джанна успела завершить ее тайное обучение. Фатима не враг – у перчатки богини не может быть собственных врагов. Но и не друг. Ибо друзей у перчатки не может быть тоже.
Все равно удовольствие – слышать, как недруг тебя нахваливает, в беспримерной глупости своей полагая, что оскорбляет. Что может быть приятнее глупого недруга? И безопаснее.
Кстати, о безопасности…
Завернув за угол все тем же размеренно-стремительным шагом, характерным для истинной Кёсем, Кюджюкбиркус тут же скинула высокие банные сандалии, подхватила их вместе с полами слишком длинного халата и бросилась бежать со всех босых ног. Теперь ее безопасность напрямую зависела от скорости. От того, кто успеет первым: опомнившаяся Фатима наябедничать одной из наставниц-калфа на непозволительную наглость Кюджюкбиркус или же сама Кюджюкбиркус – положить на место драгоценный халат хасеки, позаимствованный на время безо всяких на то прав. Случайно попавшийся навстречу ученик евнуха – совсем мальчишка! – дернулся было наперерез (бежит – значит виновна, задержать, а в чем вина и как наказать, старшие потом разберутся), но тут же шарахнулся к стене, разглядев высокоранговый халат бегущей. Не знает, что делать, таращит глаза в ужасе. Хорошо, что молоденький и не очень-то пока еще уверенный в собственных правах и обязанностях. Повезло. Пока. И лучше не думать о том, что, если ее поймают в столь неподобающем одеянии, наказание вряд ли ограничится поркой.
