Жорж Санд - Даниелла
Это платье, впрочем, подало повод к домашней сцене, которую мне хочется передать вам, потому что она очень растрогала меня.
Лорд Б… сидел подле жены, которую он не оставляет ни На минуту, и когда она изъявила свое сожаление, он рассмеялся над ее ребячеством с таким добродушием, какого я еще никогда не замечал у него в ее присутствии.
— Милорд, по обыкновению, насмехается надо мной, — сказала мне леди Б… с некоторой досадой.
— Я насмехаюсь? — отвечал он, мгновенно сделавшись серьезным, — Право, нет! Я очень рад, что вы вспомнили о туалете: это признак выздоровления. А в самом деле, хорошо это платье? Нельзя ли видеть его?
— Нет, оно вам не понравится, вы толку не знаете!
— Но Вальрег знает толк, он живописец!
— Мне бы очень хотелось видеть платье! — воскликнул я, желая продлить веселость обоих супругов.
Фанни принесла платье, которое совсем не понравилось мне само по себе, но можно было похвалить его многосложные украшения. Англичанки, кажется, не отличаются вкусом. Леди Гэрриет выбрала в Париже материю довольно грубого цвета, но швея исправила дело отделкой. Лорд Б… нашел, что платье не хорошо, и упрекнул жену в том, что она более не носит розового цвета. Она заметила (и очень справедливо!), что уже устарела для розового; но старый муж утверждал, что она еще все так же хороша, как была в двадцать лет, и говорил это с таким настойчивым убеждением и так порывисто, что вышло лучше всякого ловкого комплимента. Добрая леди Гэрриет пожеманилась немножко, но кончила тем, что почти согласилась с мужем. Однако она просила его замолчать, находя, что такая любезность неуместна в моем присутствии; когда же он опять заговорил о грубом цвете голубого платья, то она довольно сухо заставила его молчать.
Лорд Б… встал и начал задумчиво прохаживаться по комнате. Я взял газету и притворился, будто не слышу их маленького спора. Вдруг леди Гэрриет потихоньку отняла у меня газету и сказала шепотом:
— Он не спал ни одной ночи, пока я была больна, целые сутки проводил у моей постели; он устал и не хочет отдохнуть.
— Так вы знаете это? — сказал я ей. — Я думал, что вы не знали.
— Он скрывал, но Даниелла мне все рассказала. Ваша Даниелла стала престранная! Откуда взялась у нее такая смелость?.. Верно, от вас переняла. Она журит меня, как ребенка.
— Журит вас?
— Да, говорит, что я не люблю лорда Б…
— А ведь это неправда? — возразил я с живостью, без церемонии сжимая в руках моих беленькие ручки леди Гэрриет.
— Да, она очень ошибается, — отвечала она, возвысив голос, — я люблю его всей душой.
— Кого? — спросил лорд Б…, останавливаясь посреди комнаты.
— Самого лучшего и самого любящего человека на свете.
— Кого же?
— Угадайте!
Говоря это, они взглянули друг на друга: она улыбалась и казалась растроганной, он дивился простодушно и не понимал, что речь идет о нем. Видя, что этот бедный человек опять пропустил такой единственный случай для объяснения, я встал и толкнул его к ногам жены; она как будто прониклась моим чувством и, забыв свое жеманство, обняла его обеими руками, не с тем, впрочем, чтобы поцеловать; это было бы уже слишком низкое действие; но она сказала ему с восторженной чувствительностью: «Милорд, вы были моим ангелом-хранителем, и вам я обязана жизнью!»
Лорд Б… совсем потерялся. Он был до того взволнован, что сначала окаменел, а через минуту вышел из комнаты, не произнеся ни слова.
— Ну, вот видите, — сказала мне жена его с досадой, — он человек честный и благородный, и я не знаю, как выразить ему мою признательность за все его заботы обо мне; но он до того бесчувствен, что не может понять моей благодарности: он находит ее смешной. Всякое изъявление чувства кажется ему или чем-то смешным или аффектацией.
Я упросил леди Б… хоть через силу опереться на мою руку и подойти к окну: тут она увидела своего мужа, севшего за угол маленькой пирамиды, поставленной над фонтаном казино. Он воображал, что очень хорошо спрятался, и ему, верно, не приходило в голову, что мы смотрим на него сбоку. Он закрывал лицо платком, но по беспрерывному вздрагиванию плеч видно было, что он рыдал.
Леди Гэрриет очень растрогалась и также заплакала, возвращаясь к своему креслу.
— Подите же, позовите его, — сказала она, — пора нам, наконец, объясниться. Он думает, что я отталкиваю его, тогда как с некоторого времени… именно с тех пор, как Медора не вмешивается между нами, я изо всех сил стараюсь внушить ему доверие.
— Он не вас и боится, а себя, миледи. Если я сейчас пойду за ним, он не захочет прийти или опять постарается заглушить в себе всякое сердечное движение в вашем присутствии.
— Но зачем же он это делает?
— Неужели вы и до сих пор не разгадали этого застенчивого человека? Вы всегда требуете от него того, чему одни вы могли научить его. Экспансивность есть врожденный, небесный дар; способность выразить то, что чувствуешь, есть природное артистическое свойство, которое у людей застенчивых заменяется неловкими, недосказанными проявлениями. Лорд Б… слишком умен и горд, и не захочет подвергнуться насмешке. Он остается бесстрастным по наружности, а вы не видите его страданий. Вместо того, чтоб ободрять и беспрестанно оживлять его тем магнетическим влиянием, какое может иметь только любимая женщина, вы в продолжение пятнадцати или двадцати лет ждете, чтобы он сам высказался, и напрасно ждете: он не выскажется, пока не почувствует, что вы разгадали его.
— Вот и вы тоже браните меня… как Даниелла! — сказала леди Гэрриет. — Скажите, правда ли все то, что она рассказывала мне об отчаянии милорда во время моей болезни?
Я передал ей все, что слышал от него самого в ночь с первого на второе мая. Леди Гэрриет была глубоко поражена, и добрая душа ее как будто воспрянула от продолжительного уныния.
— Я чувствую, что пошла не той дорогой! — сказала она. — Я не понимала этого чувствительного и застенчивого характера. Подите же, говорю вам, приведите его ко мне, и я при вас же буду просить у него прощения в своем легкомыслии и неделикатности.
Говоря таким образом, она воображала себя молоденькой девушкой, которая желает поправить вчерашнюю ошибку, и детским, наивно-манерным тоном обещала исправиться. Она разразилась потоком аффектированных слов и искренних слез: то и другое восхитило ее мужа, который в порыве благодарности произносил только «го!» и «га!», далее не шло его красноречие. Смешны были наши постаревшие голубки, но я был глубоко тронут их примирением, тем более, что виновницей его была, как мне казалось, моя Даниелла.
26-го вечером.
