Джинн Калогридис - Алая графиня
— Неужели ты не взойдешь хотя бы на мост? — Печальная насмешливость Катерины вдруг сменилась кокетливостью. — Я сама выйду к тебе. Нельзя же вести подобные переговоры, перекрикиваясь через стену.
— Мадонна, — засмеялся Чезаре, — если бы я попал в подобное безвыходное положение, то всеми силами постарался бы заманить противника в крепость. Но уверяю тебя, мои люди не снимут осады, даже если я окажусь твоим пленником.
— Откуда такая уверенность, ваша светлость? — Катерина взялась рукой в перчатке за зубец стены и перегнулась через нее, не думая об опасности. — Я предложила неплохую награду тому, кто доставит тебя ко мне, живого или мертвого!
— Знаю об этом, — мрачно признался герцог Валентино. — Я предложил в десять раз больше за тебя мертвую, и в двадцать — за живую.
С этими словами он подал горнисту знак отъезжать и пришпорил коня. Жеребец развернулся на месте, выбрасывая из-под копыт ошметки земли и травы, и понес своего господина обратно в Форли.
Едва слышно вздохнув, Катерина обернулась ко мне, и мы вместе побрели в крепость дожидаться неминуемой осады.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
Наступил новый день, а пушки Чезаре Борджа молчали. Вероятно, солдатам герцога Валентино требовалось время, чтобы прийти в себя после праздников. Однако рано утром двадцать восьмого декабря я проснулась от оглушительного рева орудий и оттого, что мощные стены крепости содрогались. Я выскочила из постели и тут же ощутила, как дрожит под ногами голый мраморный пол.
Катерина в ту же секунду спрыгнула с кровати, схватила меня за руку и прокричала мне в ухо:
— Они целятся в Парадиз! Бежим!
Я схватила зимние плащи, отдала один ей, и мы побежали на самый нижний ярус главной башни, где жили кастелян и старшие офицеры. Эти угрюмые спартанские казармы были самым безопасным местом в крепости, поскольку их полностью скрывали стены Равальдино. Катерина вошла и позвала да Кремона, однако он со всеми остальными отправился к пушкам.
Госпожа усадила меня у камина в общей комнате и сказала, злясь на себя:
— Я должна была сообразить, что Борджа не хватит благородства подождать начала нового года. Он понял, что я живу в Парадизе, поэтому нам придется переехать вниз и сидеть там до конца осады. Оставайся здесь, — приказала она.
В одной ночной рубашке и плаще, даже без обуви, графиня побежала собирать войско. Я протянула к огню озябшие ноги и принялась растирать их, стараясь не обращать внимания на неумолчный рев пушек.
Так продолжалось целый день. Несмотря на пронизывающий холод, Катерина была рядом с артиллеристами, отдавала приказы, по-прежнему босиком. Через некоторое время я набралась храбрости, вернулась в Парадиз, забрала сундуки и перетащила их вниз. Затем я отнесла башмаки орущей приказы Катерине. Она была признательна мне, поскольку ее ноги уже приобрели опасный синюшный оттенок.
С наступлением ночи грохот не прекратился. Капитан да Кремона отдал нам свои апартаменты, которые состояли из маленькой спальни и совсем крохотного кабинета. Катерина спала на бугристом матрасе, мне достался совсем узкий соломенный тюфяк. В нашем новом обиталище взрывы были слышны не так отчетливо, но грохот все равно нервировал меня. Не в силах заснуть, я встала, зажгла в кабинете лампу и взяла книгу, подаренную мне сером Джованни.
Я изо всех сил старалась сосредоточиться на латинском тексте Марсилио Фичино, но чем больше читала о Боге, ангелах и небесном порядке, тем меньше верила в это. Нет никакого порядка и милосердия. Сам Фичино недавно умер, как до него Лоренцо Великолепный, его мать, мой возлюбленный Маттео и добрый сер Джованни, а мир совершенно не изменился. Вот теперь и Катерина умрет, и больше всего я боялась, что мне придется увидеть ее страшный конец или даже хуже — она станет свидетелем моей смерти.
Какой прекрасной казалась, наверное, возвышенная философия самому Фичино, когда он писал свои сочинения в счастливой еще Флоренции, в великолепном дворце, который предоставила в его распоряжение семья Медичи. Марсилио ни в чем не нуждался, надевал самое лучшее платье, ел превосходную еду, пил изысканное вино, не слышал грохота артиллерии, не гадал каждую минуту, сколько ему еще осталось и какой смертью он умрет.
— Ни за что, — произнесла я вслух. — Мой брат умер ни за что.
Я заплакала не светлыми слезами скорби или смирения, а гневно, горестно, отчаянно. Я поднялась и, забыв, что Катерина спит за стеной, швырнула том в кожаном переплете через всю комнату.
Книга полетела, раскрывшись на середине. Она ударилась о стену трепещущими страницами, и многие из них сильно смялись, пока том падал на пол корешком вверх.
Я испугалась, секунду рассматривала злодейски искалеченную книгу, а затем на цыпочках подошла к приоткрытой двери спальни. Измученная Катерина довольно громко храпела. Я подошла к растрепанной и раскрытой книге, осторожно подняла ее за переплет. Корешок, увы, был сломан, страницы безнадежно повреждены. К моему огорчению, одна из них вовсе выпала из обложки на пол.
Я с благоговением подняла ее. На листе виднелся глубокий залом, как будто его неоднократно складывали и расправляли. Однако край не был рваным. Я поняла, что этот лист не переплетался с остальными. Страница оказалась потертой и выцветшей от старости.
Текст, записанный другой рукой, не имел никакого отношения к манускрипту Фичино, это была даже не латынь. На листе столбиком располагался итальянский алфавит. Напротив каждой буквы стояла другая, иногда цифра или символ, начертанные ровным, изящным почерком.
Я узнала его, хотя прошло уже двадцать лет. Это была рука Маттео, ключ к одному из его шифров.
Меня пробрал озноб, который часто ощущают до смерти испуганные люди. Нет, я нисколько не устрашилась, меня просто охватило предчувствие и слабая надежда. Я осторожно закрыла книгу Фичино, надеясь, что пострадавшие страницы расправятся под весом уцелевших, затем тихонько вошла в спальню и вынула из сундука маленький дневник Маттео. Вернувшись за конторку, я откинула крышку и обнаружила внутри чистую бумагу. Я положила перед собой ключ к шифру и с осторожностью, потому что страницы уже не держались в переплете, наудачу, где-то на середине раскрыла дневник.
— Маттео, — прошептала я словно дурочка. — Дорогой братец, помоги мне!
Буква за буквой я перевела первую строку: «…пресдупврежкдаегтмецнячдтогврафжуджрирогламфонетльзнявенритоьвдселажхкаусаюнщихшсяипмолкы».
Это была полная тарабарщина. Я отложила перо и закрыла лицо руками, злясь на себя за то, что поверила в нечто иное вместо жестокого Бога. Но плакать я не могла, просто смотрела на ключ Маттео, потому что усталость уже сказалась на организме.
