Роберта Джеллис - Гобелены грез
— Я не умею ездить в седле, — пролепетала она, отшатнувшись. — Зачем вам такая обуза? Предоставьте меня моей судьбе.
У Хью отвисла от изумления челюсть, затем он, спохватившись, захлопнул рот и скрипнул зубами. Крутанувшись на пятках, молодой рыцарь сердито посмотрел на Одрис, склонившую к нему покрытую капюшоном голову. Он не мог видеть ее лица, но догадываясь о его выражении, которое увидел бы, будь посветлее, горестно вздохнул.
— В конюшне должны быть седельные подушки, — рявкнул он, срывая зло, конюху, возившемуся с ближайшей к нему вьючной лошадью. — Тащи их сюда. Эдгар, — кивнул он одному из латников, — поручаю тебе леди. Ее лошадь используешь в качестве перекладной, когда остановимся. И вообще, меняй лошадей почаще — пусть они подольше останутся свежими.
Хью уже ругал себя за вспышку недовольства. Многие из женщин не умели ездить верхом и пользовались седельными подушками, пристраиваясь за спиной супруга или брата. Тем не менее эта мелкая заминка его изрядно разозлила — он и сам толком не понимал, почему: ведь привык к тому, что любой из отъездов не обходился без стенаний и причитаний, обязательно случалось кому-то что-то забыть, а иногда даже приходилось возвращаться за этим чем-то. По сравнению с этим беспомощность горемычной леди была наименьшим из возможных зол. Но было нечто в этой женщине — возможно, страх перед ним, если это был страх, — чем он сыт был уже по горло. Все, что связано было с ней, приносило до сих пор одни неприятности, и вряд ли в дальнейшем стоило ожидать от нее чего-то иного.
Тем не менее поначалу, если не считать медлительности, неизбежной из-за дождя и кромешной тьмы, все шло не так уж плохо. Они тащились на юг по краю ухабистой дороги, направляясь к одной из ферм. Впереди, в изрядном удалении от основной «кавалькады», ехал один из латников, в чью обязанность входила разведка пути: в случае опасности он должен был вернуться или предупредить их громким криком, если не будет иного выхода.
Проводник ждал их на краю чего-то, что было, вероятно, прежде возделанным полем, а теперь казалось грязным болотом с тщательно вытоптанной растительностью, чтобы сообщить, что впереди все спокойно, и они могут сворачивать к реке. Одрис невольно поежилась, проезжая мимо, — в насыщенном влагой воздухе висел устойчивый запах гари. Она никогда не видела пепелищ. Разбойничавшие под Джернейвом шайки не раз пускали с дымом по ветру немудреные постройки окрестных крестьян, но Одрис никогда не уподоблялась тем зевакам, которые находят болезненное удовольствие в созерцании горя и страданий других людей. Если она видела возможность помочь несчастным жертвам хоть чем-либо конкретным, немедленно эту возможность использовала, но — не более. На самом деле Одрис боялась смотреть на такое еще и по той причине, что подсознательно опасалась, что зло отразится в ее гобеленах.
Выехав к реке, они свернули на восток, воспользовавшись другой, не менее ухабистой дорогой, которая вывела их к следующей, разрушенной ферме. Они обогнули ее по широкой дуге, держась подальше от того, что казалось издали руинами жилищ и хозяйственных построек. Одрис сгорала от стыда, поскольку думала, что Хью, заметив ее терзания, откликнулся на них таким же образом. Но она ошибалась, речь шла об ином: Хью боялся, что какая-либо из лошадей наступит случайно на горячий уголек и заржет от боли и неожиданности, разнося по всей округе весть об их появлении. В самих же руинах и пепелищах он не видел ничего особенного или ужасного — самому приходилось жечь фермы и селения, когда воевал под началом сэра Вальтера. Более того, он ощущал нечто вроде мрачного удовлетворения, когда время от времени поглядывал в их сторону. В висевшем в воздухе запахе гари не было характерного сладковатого привкуса, стало быть, посланные им гонцы успели предупредить крестьян, и те не только сумели спрятаться сами, но и угнали скот.
Дорога, какой бы она ни была, закончилась у второй фермы, и беглецы углубились в лес, пользуясь поначалу тропинкой, натоптанной, как предположила Одрис, детьми, собиравшими в лесу изо дня в день хворост, или, возможно, свиньями. Судя по характерным звукам, река постепенно суживалась по мере того, как они продвигались дальше, то забираясь вглубь леса, то подъезжая ближе, когда берег становился более пологим. Тропинка сошла на нет, оставив их в чаще, куда, казалось, никогда не ступала нога человека. Вокруг царили тишина и безмолвие, поскольку дождь почти прекратился, а лошади ступали по мягкому, пропитанному водой мху, не издавая ни единого звука. Все, что она слышала, кроме мягкого журчания речных струй, сводилось к хрусту случайно попадавших под копыта веток, да приглушенному почавкиванию мха под теми же копытами. Лишь иногда то тут, то там пофыркивала лошадь, словно прочищала ноздри, и это фырканье казалось настолько громким, что Одрис каждый раз вздрагивала, застигнутая им врасплох. Проводник, судя по изредка доносившемуся до ушей Одрис шороху копыт лошади, оступавшейся на случайном камне, скользком от налипшего торфа, по-прежнему ехал впереди, но гораздо ближе к основной группе, высматривая скорее боковые притоки и прочие естественные препятствия, чем врагов.
Лишь однажды он остановил их, преградив дорогу, и Одрис, придержав лошадь, вновь уловила ноздрями запах дыма. Проводник и Хью обменялись шепотом несколькими словами, после чего один из латников спешился и, скользнув в чащу, исчез из виду. Одрис показалось, что прошла целая вечность, хотя она понимала, что длилось это очень недолго, прежде чем латник вернулся и сообщил громким, вполне естественным голосом:
— Хижина лесоруба, милорд. Они ничего не видели и не слышали. Я предупредил их о шотландцах.
Хью повернулся в седле.
— Ты не желаешь обсушиться и отдохнуть немного в хижине, Одрис?
— Не сейчас, — ответила она, — Эрик спит. Давай остановимся, если будет такая возможность, когда он проснется, чтобы я смогла его покормить.
— Хорошо, я предпочел бы сделать привал где-нибудь поближе к Диа Стрит. Там передохнем сами и дадим возможность отдохнуть лошадям на тот случай, если наткнемся на шотландцев и придется скакать, сломя голову, к другому пролому в стене.
Но они не стали останавливаться и у Диа Стрит. Когда хижина лесоруба осталась где-то позади, река круто свернула на юг, продолжая сужаться, пока не превратилась в нечто, немногим большее, чем ручей. Примерно через час дальнейшего пути лес начал редеть, и появились слабые признаки присутствия человека. К этому времени дождь полностью прекратился, и облака, влекомые переменчивым ветром, рассеялись по небосводу. Глаза, уже свыкшиеся с кромешным мраком, получали теперь вполне достаточно света, чтобы видеть, и у всех настроение изменилось к лучшему. Лишь Одрис, испытав кратковременный подъем чувств, мучилась труднообъяснимой тоской и унынием. В ее голове формировались отвратительные образы: сожженные и разрушенные жилища, хуже того, она внутренним зрением отчетливо видела трупы, изуродованные и искалеченные настолько, что трудно было сказать, чьи они — людей или животных. Горло Одрис перехватило от ужаса, не потому, что она боялась попасть в руки жестоких врагов, но потому, что картина казалась пророческой — предвестником грядущего зла. Одрис попыталась вытеснить ее из сознания, вспоминая дорогое до слез лицо мужа, комично гримасничающее личико сына, но в этот момент ветер, внезапно усилившись, резко переменил направление, и прямо в ноздри ударил тяжелый тошнотворный запах горелой плоти. Почти одновременно с этим Одрис услышала глухой стук копыт скакавшего во весь опор коня и увидела, как Хью схватился за меч. К счастью, тут же послышался окрик, позволивший идентифицировать проводника, и рука Хью опустилась на гриву Руфуса.
