Ребекка Пейсли - C первого взгляда
– Да, мне приходилось слышать, как смеются кролики, – серьезно отозвался Сойер. – Ты права, у них довольно противный смех.
Сафиро сдвинула брови и мрачно взглянула на Сойера.
– Это не смешно, – сказала она с укором, – нас здесь шестеро человек. Окрестные фермеры платят сестрам-монахиням за их молитвы продуктами и вещами, а те делятся с нами своим скудным добром. Иногда они приносят мясо, иногда – сахар, муку, фрукты и соль. Бывает даже, сено и зерно для животных. Монахини очень добры, но того, что они нам дают, хватает ненадолго. Да они и сами живут очень бедно.
Она взяла поднос с едой и поставила его на столик у кровати.
– Вот. Рыба.
В животе у Сойера заурчало. Однако он с подозрением покосился на миску. Девушка вполне могла подсыпать туда яд.
– Сначала ты съешь кусочек.
– Я уже поела.
– Я не прошу тебя съесть всю миску, только попробуй.
– Зачем?
– Э... Я хочу, чтобы ты проверила, не слишком ли горячо. У меня и так болит все тело, еще не хватало обжечь рот.
Сафиро вдруг поняла, чего боится Сойер, и усмехнулась:
– Ты думаешь, я отравила еду?
Яркая улыбка озарила лицо девушки. Сойер невольно залюбовался ею. Такая красавица – а ума ей явно не хватает. Жаль.
– Я спрашиваю: ты думаешь, что я отравила тебе еду? – повторила Сафиро.
– Ты шутишь? С какой стати мне так думать? Ты предлагала только застрелить, зарезать, повесить, удушить или утопить меня. Отравление не входило в этот список. У меня нет причин полагать, что ты...
– Я передумала. Ты понравился Марипосе, и я не буду тебя убивать.
Девушка смотрела на него абсолютно честными глазами, но Сойер не спешил успокаиваться.
– И я должен поверить тебе на слово?
Сафиро начала злиться. Как он смеет ей не верить? Она же сказала, что не будет его убивать!
– Ладно, я докажу, что не обманываю тебя, но это в последний раз, учти! Впредь ты будешь верить моему слову.
Девушка взяла ложку и зачерпнула похлебку.
– А хлеб?
Сафиро проглотила рыбу, отломила себе хлеба, потом надкусила яблоко и отпила молоко.
– Вот, – сказала она, вытирая ладонью молочные усы, – теперь садись и ешь.
Сойер сесть не мог. Марипоса все еще лежала у него на животе, но дело было не только в ней. Израненное тело невыносимо болело. Черт возьми, как отвратительно чувствовать себя слабым и беспомощным!
– Ты должен поесть, Сойер Донован.
– Почему ты все время называешь меня полным именем? – раздраженно спросил он.
– Но это же твое имя?
– Да, только зачем произносить его полностью?
– А чего ты злишься?
– Я не злюсь.
– Нет, злишься!
– Ну хорошо, я злюсь.
– Почему?
– Потому что хочу есть, черт возьми!
– Ну так садись и ешь!
– Не могу! Послушай, женщина, меня растерзала горная львица, которая сейчас лежит на мне, как пуховое одеяло. – Он толкнул Марипосу.
Потревоженная Джинджибер проворно вскочила и клюнула его в руку. Сойер потер это место.
– Я плохо себя чувствую, – заявил он, уставясь в потолок, – У меня все болит, – он глубоко вздохнул, – я не могу есть, – он закрыл глаза, – не могу есть, потому что меня растерзала горная львица. Мне так больно, что я не в состоянии даже сидеть. И вдобавок ко всему у меня в постели завелась курица-людоедка.
– Мужчины прямо как дети. – Он открыл правый глаз.
– Прости, пожалуйста. Конечно, глупо жаловаться! Подумаешь – исполосовали до костей...
– Но тебе зашили раны, и ты будешь жить.
– Только потому, что растерзавшая меня львица вдруг воспылала ко мне любовью. Если бы не Марипоса, я бы сейчас был мертв. Ведь ты собиралась меня убить!
– Но не убила же. – Не дав Сойеру возразить, Сафиро сунула ему в рот ложку с похлебкой и усердно кормила до тех пор, пока не опустела миска. – Ну вот, – сказала она, – теперь ты наелся. Больше не злишься?
Сойер чувствовал, что весь его подбородок вымазан в рыбной похлебке.
– Я грязный, – буркнул он, сердито глядя на девушку.
Сафиро оставила эту жалобу без внимания. Она знала, что Марипоса позаботится о его чистоте. Пума и в самом деле быстро вылизала подбородок Сойера.
– Я рада, что не убила тебя, Сойер Донован.
– От души разделяю твою радость.
Сафиро отрезала кусок яблока и протянула Сойеру.
– Интересно, как это – жить и не знать, кто ты такой? – спросила она.
Меньше всего Сойеру хотелось говорить об этом. Он попытался перевести разговор на другую тему.
– Сколько я здесь лежу?
– Восьмой день. И все-таки что чувствуешь, когда ничего не помнишь?
Она не собиралась сдаваться, а он не собирался отвечать.
– А почему ты не хочешь открыть свой сундук? – спросила Сафиро. – Монахини говорили, что ты даже близко к нему не подходишь.
Сойер сжал кулак. Сундук... Молодой человек и сам не знал, почему этот сундук ему так неприятен. Просто каждый раз, когда он смотрел на него, отчаяние охватывало его. Это было странно, непонятно.
Но избавиться от сундука он тоже не мог. Сойер сам не знал почему.
– Сойер? Как это – жить без памяти? – не отставала Сафиро.
– У меня есть память. Просто я не помню своего прошлого.
– Почему? Сойер не выдержал:
– Откуда я знаю, черт возьми?! Не помню и все! – Сафиро прикусила нижнюю губу, задумалась.
– Сойер... Когда у тебя была лихорадка, ты бредил... про какой-то большой дом с белыми занавесками. Ты говорил, что там, в доме, была кровь. Может быть. , э... может быть, это дом из твоего прошлого? И ты пытался вспомнить?
Он не ответил. Но Сафиро заметила, что пот выступил у него на лбу, а в глазах появилась боль.
– Прости, – прошептала она.
– Я ничего не знаю ни о каком доме, – зло сказал молодой человек.
Сафиро поняла, что если он и вспомнил этот дом с белыми занавесками, то не хочет о нем говорить. Девушку так и подмывало продолжить разговор, но она чувствовала, что эта тема причиняет Сойеру боль.
Надо подождать. Как-нибудь потом, через пару недель можно будет опять спросить.
– У тебя сильные ноги.
Сойер нахмурился. При чем здесь его ноги?
Этот дом... Он и раньше вспоминал о нем, когда был в сознании. Значит, про него он говорил в бреду.
Но где этот дом? Он что, жил в нем когда-то? И почему там кровь? Господи, столько крови...
Чья это кровь?
– Сойер? – Он вздохнул:
– У меня сильные ноги. И что дальше?
– Может быть, ты танцор балета, – объяснила Сафиро. – Как-то, много лет назад, я смотрела балет. Так там у танцоров были такие же ноги, как у тебя, – все в мускулах. Когда поправишься, ты нам станцуешь, и мы скажем, как у тебя получается.
Сойер хмурился. Принять его за какого-то женоподобного танцора балета?! Это уж слишком, черт возьми!
