Елена Арсеньева - Любимая муза Карла Брюллова
– Это тебя хлестать надо, а не лошадь! Посмотри!
И она ткнула его носом в хомут, из-под которого расползались струйки крови, пачкая серую шкуру.
И тут наконец толпа, доселе оцепенело молчавшая и словно бы даже не дышавшая, разразилась воплями, аплодисментами, смехом и слезами, благословениями в адрес в первую очередь, конечно, Santa Madonna, а уже потом – в адрес bella signorina et ragazzina, прекрасной синьорины и девочки, а заодно – проклятиями веттурино, который так небрежно запрягал лошадку, что не заметил, как под хомут попала какая-то колючка, доведшая ее до бешенства.
Когда веттурино это увидел и понял, что натворила его небрежность, он схватился за голову и принялся рвать на себе волосы с таким остервенением, что клочья полетели, а потом кинулся на шею к своей лошади и залился горючими слезами, словно прося у нее прощения.
Немедленно нашлись, конечно, люди, которые его успокоили, помогли снять упряжь и даже притащили из ближней лавки масло и полосу ткани, чтобы перевязать израненную шею бедного животного.
Литта, очень довольный, что все кончилось благополучно, и падкий до патетических зрелищ, как все итальянцы, едва успевал переводить взгляд из стороны в сторону.
Между тем Юлия и стоявшие рядом женщины внимательно осмотрели девочку и, видимо, пришли к выводу, что спасительный пинок и небольшой полет над мостовой не причинили ей никакого вреда. Малышка была весела, смеялась и с удовольствием принимала ласки всех подряд.
Шум стоял такой, что, конечно, даже крепко уснувшая мать девочки проснулась и теперь сидела, хлопая глазами, не в силах уразуметь, почему ее ребенка держит на руках какая-то незнакомая богато одетая красавица, а вокруг шумит толпа.
Внезапно открылась дверь театра и из нее выскочил высокий и тонкий молодой человек в небрежно расстегнутом сюртуке, без шляпы, с кудрявыми растрепанными волосами и перепуганным выражением смуглого точеного лица. Он стрелой вылетел на мостовую, выхватил из рук Юлии девочку и осыпал малышку поцелуями.
Литта прищурился.
Любому наблюдателю сразу бросилось бы в глаза удивительное сходство черт мужчины и ребенка. Итак, это явно отец девочки, и он в самом деле удивительно красив.
Не выпуская ребенка, молодой человек упал перед Юлией на колени и, наклоняясь чуть не до земли, поцеловал подол ее платья. Потом вскочил и, с пламенным восторгом уставившись на девушку, воскликнул:
– Синьорина, я все видел оттуда, из окна второго этажа! Вы спасли мою дочь! Вы были великолепны! Вы – подлинная богиня красоты и доброты!
В следующий миг он повернулся к матери девочки и, качая головой, уставился на нее не то с презрением, не то с жалостью:
– О святая Мадонна! Какого несчастья мы чудом избежали! Агнесса, что ты натворила! Джованнина могла погибнуть!
Женщина молча плакала, ломая руки. Молодой человек безнадежно пожал плечами и снова уставился на Юлию:
– Нет слов, чтобы выразить мою благодарность. Ах, если бы я был художником, я написал бы картину, где вы являлись бы не в одном, а в двух или трех образах, ибо красота ваша заслуживает того, чтобы быть запечатленной многократно, бессчетно!
Литта усмехнулся, весьма довольный таким роскошным комплиментом, которого его прекрасная Юлия, конечно, заслужила.
Толпа, растроганно внимавшая этим пышным изъявлениям признательности, зааплодировала – и начала понемногу рассасываться.
Конечно, итальянцы обожают всевозможные зрелища, но так же быстро теряют к ним интерес. Тем паче, если больше явно не произойдет ничего диковинного.
– Но я всего лишь музыкант, – продолжал молодой человек, – и если мне все же удастся добиться постановки моей новой оперы на сцене Сан-Карло, клянусь, что на премьере перед открытием занавеса я сам объявлю, кому посвящена эта премьера!
– Но вы не знаете моего имени, – усмехнулась Юлия.
– Надеюсь, вы удостоите меня им, – поклонился молодой человек.
Это вышло не вполне ловко, потому что руки его были заняты малышкой, которая вертелась и, похоже, очень хотела перебраться в объятия Юлии.
Та проворно перехватила ее и прижалась щекой к нежной щечке:
– Мое милое дитя! Ты истинное чудо!
– Это вы истинное чудо, сударыня, и нынешний день стал чудом для Джованни Пачини, – галантно ответил композитор.
– Вы Джованни Пачини?! – так и ахнула Юлия. – Боже мой, да ведь мы слышали в Милане вашу прелестную оперу «Загадочная ночь», и я долго не могла перестать напевать эту дивную арию…
И она пропела во весь свой прекрасный голос так хорошо знакомую Пачини арию Карлотты из этой оперы:
В глубинах ночи,
Словно в океане,
Встречаются две страсти,
Словно корабли, И, как ночь ни безбрежна,
Их столкновенье неизбежно…
А потом на дно
Два корабля улягутся,
И ночь
Сомкнет свой звездный полог в вышине…
Пачини словно онемел.
Литта с трудом сдержал усмешку, увидев выражение его лица. Если прежде молодой человек смотрел на Юлию с восторгом, то теперь в его взгляде появилось просто-таки молитвенное обожание.
Впрочем, чем дольше Пачини и Юлия смотрели друг на друга, тем больше страсти появлялось в их глазах.
И Литта удовлетворенно кивнул, поняв, что не ошибся, когда привез свое дорогое дитя именно в Италию… страну музыки и любви!
Павловск, 1827 год
– Господа, извольте взглянуть! Да посмотрите же, господа!!!
Этот крик Трубникова-второго, внезапно влетевшего в казарму, переполошил гусар, уже начавших засыпать.
Издав призывный вопль, Трубников-второй кинулся к окну, размахивая подсвечником и смешно раскидывая в стороны длинные ноги. За такую манеру бегать его сызмальства дразнили девчонкой, и это прозвище из детской, а потом из лицея перекочевало с ним в корпус и, наконец, в полк. Впрочем, если прежде Трубников-второй только куксился или плакал в ответ на прозвище, то теперь он мог и на дуэль вызвать, а поскольку по сути своей был и слыл отъявленным бретёром, то девчонкой его осмеливались называть лишь за глаза, будучи твердо уверенными, что он ничего не слышит.
Услышав крик Трубникова-второго, Сен-При зевнул, едва не вывихнув челюсти, и нехотя приподнял голову с подушки.
Смертельно хотелось спать, однако мыслями он постоянно возвращался к своему дивному приключению.
В тех загадочных покоях, где одуряюще благоухали розы, он утратил представление о времени, лишился всяких сил и наконец уснул в объятиях своей неистовой любовницы, столь же утомленной, как он, и так же, как он, вряд ли пресытившейся. Смежив веки и прижимая к себе восхитительное тело, Сен-При был убежден, что проснется через какой-то миг – и снова предастся страсти… Однако словно провалился в некую кромешную бездну, из которой вынырнул оттого, что рядом кто-то… рядом кто-то громко, можно сказать, заливисто и даже, не станем скрывать, раскатисто храпел.
