Елена Арсеньева - Любимая муза Карла Брюллова
Ну что ж, отец Сен-При богат и знатен, он не пожалеет денег ради любимого младшего сына, но разве возможно будет жить после такого позора?!
А может, с божьей помощью все же удастся избавиться от похитителей? Наверное, там, в их притоне, ему развяжут руки. Он оглядится – и сбежит при первой же возможности!
Наконец люди, которые несли Сен-При, замедлили шаги. Они переговаривались между собой очень тихими голосами.
Пленник напряженно вслушивался. Между грубым, низким гудением, напоминавшим приглушенное шмелиное жужжание, прорывался иногда голос тихий, нежный, но при этом властный. С ним никто не спорил… Это был тот же самый голос, который ласково увещевал Альбома. Внезапно Сен-При понял, что это женский голос.
Итак, шайкой разбойников предводительствовала женщина? Атаманша?!
Сен-При никогда не слышал об атаманшах, и его воображение невольно разыгралось. Он представил себе какую-нибудь крестьянку, вероятно, вдову, которая собрала всю свою родню и выводит ее время от времени на большую дорогу. Несомненно, где-то в городе, в обществе, у нее есть сообщник или покровитель, который и сообщает ей о том, кто и когда может оказаться в этих местах, а может быть, и заманивает простаков в ловушку с помощью таинственных писем и под фальшивыми предлогами, на манер того, как заманили Сен-При.
А может быть, разбойной атаманше покровительствует кто-то из окрестных помещиков, который решил поправить свои расстроенные дела?
Эммануил вспомнил одну историю, которая произошла близ Одессы еще в пору его учебы в лицее.
Некий богатый латифундист промотал состояние в игорных домах, а чтобы вновь нажить деньги, связался с контрабандистами и греческими пиратами, которые промышляли в тамошних водах. Он помогал прятать и сбывать добычу. Однако при этом вел двойную игру и грабил с помощью своих крепостных тех, кому якобы помогал. Он и в самом деле очень быстро восстановил капитал, но нашлись умные люди, которые все же связали концы с концами. В результате оборотистый и двуручный помещик был зарезан в своей постели, а дом его сожжен.
Почему бы подобному дельцу не сыскаться близ столицы России? Днем он приличен и знатен, а ночью его крепостные шарят по большим дорогам? И не только ночью – ведь Сен-При попался в ловушку довольно ранним утром!
А возможно, это помещица? Голос как-то не слишком походил на крестьянский выговор…
Вдруг пленник насторожился: он почувствовал, что сыроватый и прохладный лесной воздух сменился легким ароматом садовых цветов. Сильно пахло медуницей, и Эммануил вспомнил сад своей матушки в Одессе. Она очень любила медуницу за причудливость ее цветов. В начале цветения она розовая, потом становится или синей, или лиловой, а то и голубой или белой, поэтому очень часто на одном растении можно увидеть цветы разной окраски.
Судя по запаху, медуницей была засажена большая клумба, что мало увязывалось с образом крестьянки, созданным воображением Сен-При, зато вполне подходило к образу помещицы – покровительницы разбойников.
Против воли своей Сен-При взволновался. Женщина – как в данном случае выразился бы Пушкин, которого наш герой обожал! – всегда имела право на его воображение.
Может быть, она красива?.. Молода?
Ах, как же все это загадочно!
Сен-При вспомнил какой-то роман, в котором некая похищенная девица настолько очаровала и улестила своего похитителя, что он влюбился в нее и отпустил с приехавшим за ней женихом, не взяв выкупа, после чего покончил с собой, не в силах жить под тяжким грузом своего великодушия.
Впрочем, он тотчас обуздал свое разыгравшееся воображение, напомнив себе, что он – мужчина, а потому пускать в ход женские уловки и покупать свободу за любовь ему не пристало.
Он так погрузился в размышления, что не сразу почувствовал: атмосфера вокруг него вновь изменилась. Теперь Эммануил находился в каком-то теплом помещении, где сильно пахло розами. Все было настолько пропитано их ароматом, что ему показалось, будто его принесли в оранжерею.
Наконец Сен-При поставили на ноги, развязали их и сняли с тела опутывавшие его веревки. Вытащили кляп изо рта и поднесли воды.
В первую минуту Эммануил с трудом двигал онемевшими челюстями, а потом с наслаждением напился из поднесенной кружки.
Руки его, впрочем, оставались стянутыми за спиной, а глаза – завязанными.
Сен-При слышал удаляющиеся мужские шаги, а потом где-то вдали захлопнулась дверь.
Он стоял с чуточку кружащейся головой, насторожившись, пытаясь уловить хоть какой-то звук.
Вокруг царила полная тишина, напоенная ароматом роз, и Сен-При вздрогнул, будто от выстрела, когда до него донесся женский голос, пропевший причудливую музыкальную фразу, а потом речитатив:
О, как безрассудна, о, как беспощадна любовь…
Подсуден ли тот, кто под властью ее
совершит преступленье?
Отыщет ли кто хоть одно оправданье ему?
Поверит ли в тяготы страсти,
безумные муки – ну хоть на мгновенье?
Неодолим гнет любви, неодолимо влеченье.
Не видеть любимую – мука,
не видеть любимого – горе,
И легче погибнуть, чем в невозможность
Поверить
Блаженства грядущего – ну хоть на мгновенье…
Голос был низок и прекрасен, музыка восхитительна. Меломан Сен-При тотчас узнал арию Октавии из модной оперы Пачини «Последний день Помпеи».
Образ разбойной крестьянки развеялся как дым. Петь по-итальянски, да так, словно над голосом потрудились ведущие оперные профессора?!
Ей хоть сейчас на сцену!
Но кто же она?
Поющий голос приближался, затем напев оборвался очаровательным смешком, и Сен-При ощутил, что кто-то стоит за его спиной. Он хотел обернуться, но ощутил горячие пальцы на своих запястьях.
Ничего не видя, он весь обратился в слух и осязание. Пальцы осторожно, виток за витком, снимали грубую веревку с запястий Сен-При, то и дело касаясь его ладоней, и, как ни устали его руки от пут, как ни затекли они, эти касания не могли не волновать поручика. Он уже почувствовал, что вреда ему здесь причинено не будет, и весь отдался удивительным ощущениям, которые пробуждали в нем эти прикосновения.
Наконец руки его были свободны от пут, но не от пальцев, которые то сильно, то нежно, поглаживали усталые запястья, разминали их, заставляя кровь бежать быстрее.
К тому времени, как незнакомка отпустила его руки, Сен-При был совершенно вне себя от загадочности происходившего и… и от возбуждения.
Не осталось даже воспоминания о боли и страхе. Осталось только желание.
