Жаклин Брискин - Обитель любви
— Я думала, ты еще в Тигуане.
— Верно, — ответил он. — Но я угнал самолет и сбежал оттуда.
— А мы с мамой завтракали в клубе. Хочешь перекусить?
— Нет, спасибо. — Он взял со стола одну из папок. Двенадцатая глава. Она покраснела. — Сердишься на меня за то, что я прочитал?
Она не ответила.
— Мне нравится. Написано очень хорошо. По сравнению с «Летчиком». Я даже удивился разнице, если хочешь знать. Сразу видно, что это нечто иное. — Он помолчал, потом спросил: — Анна — это ты?
— Кое в чем, — тихо ответила она.
— А что будет в конце? Она удочерит малышку?
Тесса прикусила губу.
— Да.
— Значит, ты беременна?
— Я... я не уверена. Но похоже, уже поздно.
Он почувствовал, что покрывается испариной.
— Мы же договорились, что эту проблему ты берешь на себя. Что не допустишь этого. Ты же предохранялась. — Его слова хлестали ее, словно бичом. — Ты это нарочно подстроила!
— Неправда!
Он глубоко вздохнул, чтобы успокоиться.
— У студии есть место, куда на пару дней ложатся актрисы, попавшие в подобную переделку.
— Ни в какую переделку я не попала.
— Но ты же сама сказала, что уже поздно?
— Ни в какую переделку я не попала! — упрямо повторила она.
«Она хочет ребенка, — подумал он, и его охватил ужас. Холодный пот выступил на лбу. Его бил озноб. — Нет! Я не позволю! Нет! Никогда! Ее надо остановить».
— Я знаю, что ты не собираешься уходить от Лайи, — прошептала она.
— Первые разумные слова от тебя за этот день! Так. Ничего, мы все устроим...
— Прошу тебя, Кингдон... Не надо...
— Как это «не надо»?! — Он отыскал на столе ручку и листок бумаги. — Так. Доктор Кеннет Грин. У него своя клиника. В Аркадии. Телефон 2-3-2. — Перо отчаянно скрипело по бумаге. — Это хороший врач. Работает чисто. Лайя пользовалась его услугами.
— Но ведь эта операция... Твоя вера ее не допускает! Не так ли? — тихо спросила Тесса.
В ушах у него стоял такой шум, что он еле ее расслышал.
— Я верю сейчас только вот в это. — Он ткнул в адрес доктора Грина.
— Я не могу...
— Да в этом нет ничего страшного, сестричка! Я отвезу тебя туда и оплачу все расходы. Тебе нужно только согласиться. — Жестокость собственных слов только усилила его страх.
— Нет, — прошептала она.
— У тебя есть другой выход? Словом, когда все закончится, я приеду к тебе. Позвони мне после операции.
На ее лице отразилась такая боль, что он не посмел приблизиться к ней. Поэтому вышел через дверь, которая вела в сад, и обогнул дом, направляясь к машине. Он с грохотом пронесся по тихой улочке и свернул у отеля «Беверли-Хиллс» на петлявшую среди холмов дорогу. Отвращение к самому себе и к случившемуся жгло его огнем, точно пламя горящего «ньюпора» в бою над Фэран-Тарденуа. Он вспомнил, как наказала его мать в детстве, застав с соседской девчонкой за конюшней. Вспомнил, как отхлестала его, узнав, что он ходил к проститутке. «Господи... Ты ловко это со мной провернул, сволочь! Заставил полюбить сестру и сделал так, что я не смогу принять плод нашей любви». Кингдон больше всего ненавидел себя. Потом Бога. Потом Тессу.
— Ноги моей больше у нее не будет! — вслух поклялся он. — До тех пор, пока она не согласится пойти на прием к Грину.
Он ударил крыло машины Текса о стену Орлиного Гнезда. Пошарив в баре, отыскал три бутылки приторно-сладкого кубинского рома.
Лайя нашла его храпевшим на массажном столе в ванной из черного мрамора.
7Когда приехал Римини, Кингдон уже сидел в гостиной в халате с вышитыми инициалами и пил кофе, держа чашку дрожащими руками. Римини встал перед ним, широко расставив толстые ноги на восточном ковре.
— Я без предисловий, Кингдон. Из-за тебя задерживались съемки и на других картинах. Ты улетаешь порезвиться, и съемочной группе остается только резаться в мексиканский покер. Дело не только в деньгах. Дело в банкирах с восточного побережья. Они живут в Нью-Йорке, где климат прохладнее. До них доходят слухи о твоих пьянках и драках, в которые ты ввязываешься. Они ничего не понимают. И им от этого становится зябко.
— Картины с Кингдоном всегда приносили доход, ты это прекрасно знаешь, — заметила Лайя, став на минуту верной женой кинозвезды.
— Я же говорю, Лайя, дело не во мне. Дело в нью-йоркских банкирах, у которых мурашки по телу бегут не от холода, а от выходок Кингдона. Они мне позвонили. И знаешь что сказали? Они сказали: «Оливия Томас»!
Оливия Томас была удачливой кинозвездой. У двадцатилетней красавицы была слава, счастливый брак с родным братом Мэри Пикфорд Джеком. Все! Но в сентябре прошлого года, несмотря на свою молодость, красоту и счастье, Оливия Томас наложила на себя руки. У нее началась ломка, а героина под рукой не оказалось. Весть о смерти кинозвезды облетела все газеты. С тех пор вся страна со страхом и вместе с тем с надеждой ждала, когда очередная богиня или бог экрана проявят человеческую слабость. А пока что публика игнорировала фильмы с Оливией Томас.
Римини перевел взгляд с Кингдона на Лайю.
— Так что Селзнику пришлось поменять свой девиз «Селзник пикчерз» создает счастливые семьи» на другой: «Наркоманы гробят кинобизнес». — Он сказал это с лукавой ухмылкой, словно собственную остроту.
Лайя улыбнулась.
— Мистер Римини, Кингдон не наркоман.
— Рано радоваться. Пьянство тоже до добра не доведет.
Кингдон, не проронивший ни слова с самого появления Римини, уставился в свою чашку с кофе. Он думал о Тессе.
Римини ходил перед ним взад-вперед, объявляя тоном приказа:
— Больше никаких драк! Хватит разбивать машины, которые знает в Голливуде каждая собака. Никаких девочек — извини, Лайя, — по крайней мере в открытую. И никаких отлучек во время съемок в Мексике.
— В Тигуане работы осталось всего на три дня, — сказала Лайя.
— И держись подальше от бутылки, — закончил Римини, обращаясь к Кингдону. — Держись подальше от всего, кроме кинокамеры.
На следующий день Текс отвез его к месту съемок. Над грязным городишком нависли тучи, поэтому вместо трех дней пришлось остаться на целую неделю. Все это время Кингдон не получал вестей от Тессы. Каждый вечер он ложился на кровать, над которой на стене висело гипсовое распятие, и напивался до беспамятства. Здесь это законом разрешалось. Он уже отвык от пьянства, так что забыл, что такое похмелье, забыл о дрожащих по утрам руках и отвратительном настроении. Полеты в таком состоянии всегда сопровождались лукавой мыслью: «А что, если взять да и не выйти из пике?»
За эту неделю он нарушил все без исключения приказы Римини.
