Виктория Холт - Сама себе враг
Я почувствовала себя намного лучше, окончательно обосновавшись в Сомерсет-Хаусе. Круглоголовые занимали его довольно долго и успели там похозяйничать. Сознание этого было поначалу неприятно для меня. Они уничтожили все лепные украшения, разбили зеркала, сожгли нарядную мебель, но более всего пострадала, разумеется, моя любимая церковь. Я проявила большой интерес к восстановлению дома, ибо многое, а вернее сказать – почти все, было сделано сообразно с моими вкусами и желаниями. Потолки украсила великолепная роспись, по стенам были развешаны позолоченные бронзовые канделябры… Дворец приобрел поистине королевский вид, и я заново полюбила его. Я велела повесить на окна плотные занавеси малинового шелка и установить за ними экраны, которые прекрасно защищали от холодных ветров, дувших с реки. В доме был великолепный сводчатый зал, за которым располагалась большая комната, где я могла принимать горячие ванны. Садовники сделали для меня дорожку, по которой я спускалась к реке, не пачкая ног. Ничто больше не напоминало о присутствии в Сомерсет-Хаусе этих противных пуритан.
У меня появился свой собственный небольшой двор, душой которого являлся, конечно же, Генри Джермин. Моим канцлером был именно он – лорд Сент-Альбанс. Я завела музыкантов, псарей, сокольничих – ведь я всегда так любила разнообразные развлечения. Выезжала я в большой карете или же в портшезе, и меня непременно сопровождали двенадцать алебардщиков в черных, расшитых золотом одеждах. У меня была дюжина гребцов, которые требовались мне, если я решала путешествовать по реке. Короче говоря, я жила по-королевски, и этим я была обязана не только Карлу, но и себе. Ведь я столько лет бедствовала, сберегая каждый грош и отказываясь от самого необходимого только ради того, чтобы вернуть моему сыну отцовский престол. И Карл, разумеется, оценил это.
Когда ремонт Сомерсет-Хауса был закончен, я оказалась вся в долгах, но это меня мало беспокоило и даже служило извинением: ведь я редко принимала у себя визитеров, не давала балов и не устраивала приемов.
Мимо моих окон часто проплывали разнообразные лодки и суда, и я с удовольствием наблюдала за ними. Река вообще давала мне много поводов для развлечения, потому что на ней ни на день не затихала оживленная жизнь. Летом я устраивала концерты, и над водой далеко разносились чарующие звуки музыки. Оказалось, я чувствую себя гораздо лучше, когда не даю людям многочисленных советов и не пытаюсь переделать их на свой лад. Генри Джермин очень одобрял мой новый образ жизни. Он всегда считал, что окружающих стоит изучать, но не учить. Он растолстел и страдал подагрой, но по-прежнему оставался моим неунывающим лучшим другом.
Теперь я не принимала ни одного решения, предварительно не посоветовавшись с ним. Думаю, именно это было причиной ходивших о нас многочисленных слухов. Уверяли даже, что мы давно женаты и у нас есть общий ребенок. Мы с Генри весело смеялись над подобными россказнями и не обращали на них ни малейшего внимания.
У герцогини Йоркской родилась дочь, которую назвали Мэри. Я надеялась, что она окажется более здоровой, чем ее брат, проживший всего несколько месяцев. Это так ужасно, когда дети умирают… и потом я была согласна с Карлом, говорившим, что Анна – хорошая и добрая женщина. К сожалению, она успела уже надоесть Джеймсу, весьма часто менявшему любовниц. Поведение Карла и Джеймса привело к тому, что у английского двора сложилась в Европе не очень хорошая репутация, но меня это теперь не касалось. Я научилась держаться от всего этого в стороне и по-прежнему думала о том, как бы хорошо было вернуться во Францию и повидаться с моей доброй подругой королевой Анной.
Бедная Екатерина все никак не могла родить ребенка, и потому Карл даровал Джеймсу Крофтсу титул герцога Монмутского. Это, разумеется, очень задело королеву, так как подчеркивало то обстоятельство, что у ее мужа был здоровый и красивый сын от другой женщины.
Поговаривали, что Карл вот-вот объявит Монмута престолонаследником, официально признав его своим ребенком, но этого не случилось. Карл никогда не любил осложнять себе жизнь лишними заботами, и, размышляя об этом, я находила такое поведение вполне разумным.
Леди Кастлмейн утратила свое влияние на него, но не успела Екатерина порадоваться этому, как короля пленила новая красотка – Фрэнсис Стюарт. В этом был весь Карл, и я надеялась, что Екатерина со временем смирится с его неукротимым нравом. Вместе с тем я понимала, что переступить через свои чувства ей было нелегко. Если бы я сама очутилась в молодости в ее положении, я, должно быть, превратила бы жизнь своего супруга в сущую муку, но никогда бы не сдалась.
Зима 1664 года выдалась очень суровой. Я заболела и слегла. Врачи советовали мне уехать из Англии, и их рекомендации послужили для меня предлогом.
Тем временем началась война с Голландией, которая немало меня тревожила. Карл сказал, что опасается, как бы Франция не решила поддержать голландцев, и надеется, что, если я уеду на свою родину, мне удастся убедить Людовика не делать этого. Была еще одна причина для моего отъезда. В Лондоне несколько человек заболели чумой, и мой сын боялся, что вот-вот может разразиться настоящая эпидемия.
Я должна была выехать в конце июня, но еще до этого произошло крупное морское сражение, в котором мой сын Джеймс разгромил голландцев. Он вернулся с триумфом, но я не переставала беспокоиться о нем и умоляла Карла внушить брату, что даже в сражении нужно заботиться о собственной безопасности. Джеймс всегда отличался безоглядностью, что доказала, например, его необдуманная женитьба.
Проделав еще одно ужасное морское путешествие, я вновь ступила на французскую землю. Здесь меня ожидали дурные вести: захворала Генриетта. До нее дошли ложные слухи о том, будто ее брат Джеймс убит, которые так ее потрясли, что она прежде времени родила. Увидев меня, она обрадовалась. Полагаю, мой приезд помог ей справиться с недомоганием. Моя девочка была не слишком счастлива, и я спрашивала себя, стоят ли громкие титулы того, чтобы платить за них столь дорогую цену. Я вспоминала о Карле и о его бедной маленькой королеве, которая вынуждена была мириться с его бесконечными любовницами и не могла родить ребенка, хотя так страстно об этом мечтала. Я думала о Джеймсе и Анне Хайд, чей брак был поначалу таким романтичным; однако теперь они больше не любили друг друга… Но, пожалуй, самой несчастной из всех моих детей оказалась Генриетта. Жена Филиппа Орлеанского, брата французского короля!
Моя дочь призналась мне, что у ее мужа бывают приступы совершенно необъяснимой ревности. Он просто не мог переносить, когда она наслаждалась обществом других мужчин, хотя сама Генриетта нисколько его не интересовала. Мало того, он приводил своего любовника шевалье де Лоррана в дом, и они открыто предавались плотским утехам.
